— Ты имеешь в виду зубоврачебный инструмент?

— Это для начала, — пояснил я. — Я переставил кое-что в его квартире на тот случай, если он решит избавиться от вещественных доказательств. Несколько двадцаток упрятал так надежно, что их трудно будет отыскать. То же самое проделал с инструментами. Если он вдруг запаникует и вздумает их выкинуть, нескольких штук он не найдет, а полиция их обнаружит. К тому же я припрятал выгравированные пластины. Вздумай он их начать искать, наверняка ударится в панику. А поскольку в квартире из вещей ничего не пропало, ему и в голову не придет, что там орудовал взломщик. Я даже замок закрыл за собой той же отмычкой. Такую услугу взломщики редко кому оказывают. Ушел от него с пустыми руками, а точнее — с убытком для себя: я ведь оставил у него несколько двадцаток. Поступай я так всегда, мне бы и за квартиру нечем было бы платить.

Джиллиан рассмеялась:

— Моя мать говорила, бывало, что взломщики, посмотрев на наше жилье, еще оставят что-нибудь на бедность. Но ты единственный, кто так поступил.

— Ну, это не войдет у меня в привычку.

— Ты всю жизнь занимаешься воровством, Берни?

— Конечно, нет. Сначала, как все, был ребенком. Кстати, мне нравится, когда ты смеешься. У тебя это очень мило получается. Так вот, с тех пор, как я повзрослел, только воровством и занимаюсь.

— А мне кажется, ты так и не повзрослел, Берни.

— У меня тоже порой возникает такое чувство, Джиллиан.

И я принялся рассказывать ей о себе, о своей безумной преступной карьере; как залезал сначала в чужие квартиры, чтобы пощекотать себе нервы, а со временем понял, что это чувство еще приятнее, если что-нибудь прихватишь с собой. Я говорил, а она слушала, и мы незаметно выпили весь кофе, и тогда она достала и поставила на столик бутылку отличного вина. Мы потягивали холодное белое вино из тонких длинных рюмок, сидя бок о бок на кушетке, и я уже видел в мечтах, как кушетка сама собой раскладывается и превращается в ложе. Она была очень мила, Джиллиан, и так внимательно слушала, и волосы у нее пахли весенними цветами.

Бутылка почти опустела.

— Так что ты намерен предпринять, Берни? — спросила Джиллиан. — Ты ведь теперь знаешь, кто убийца.

— Найду способ подкинуть эту информацию полицейским. Пожалуй, надо использовать Киршмана в своей игре. Он не занимается делом об убийстве Кристал, но у него особый нюх на деньги, и он все процедуры, как орешки, отщелкает. Хотя мне невдомек, как он свое получит. Как только удастся обнаружить драгоценности, их немедленно конфискуют и приобщат к делу как вещественное доказательство. Но если тут есть деньги, он их непременно найдет, и это уже его проблема, не моя.

— Он хочет, чтобы ты ему позвонил.

— Ага. Но, боюсь, сейчас уже поздно, ночь на дворе.

— Который час? Ах, действительно поздно, глубокая ночь, а я за разговором и не заметила, как время прошло.

— Придется искать, где бы переночевать. Моя собственная квартира, к сожалению, пока исключается. Вряд ли шпики устроили там засаду, но я рисковать не стану: вдруг у них на руках ордер на арест? Переночую в отеле.

— Не выдумывай.

— Ты думаешь, это опасно? Пожалуй, ты права. В такой поздний час мало кто регистрируется в отеле, и мой приход может вызвать подозрение. Что ж, всегда есть еще одна возможность, и надо ее испробовать. Найду пустую квартиру, жильцы которой уехали на уик-энд, и устроюсь там как дома. Сказочной Златовласке это всегда удавалось.

— Не выдумывай. Ты же ночевал у меня прошлой ночью, можешь и сегодня остаться. Я не хочу, чтобы тебя арестовали.

— Но ведь Крейг может...

— Не выдумывай. Крейг не придет. Да и появись он, я бы его не впустила. Я очень сердита на Крейга, если хочешь знать. Он вел себя ужасно. Пусть он хороший дантист, но я вовсе не уверена, что он хороший человек.

— Что ж, ты очень великодушна. Но на сей раз я буду спать в шезлонге.

— Не выдумывай.

— Ради Бога, я не допущу, чтобы ты опять просидела всю ночь в кресле, а свою кровать отдала мне.

— Не выдумывай.

— А? Я не...

— Берни, — она бросила на меня взгляд из-под длинных ресниц, — Берни...

— Ох! — произнес я, заглянул ей в глаза и вдохнул запах ее волос. — Ох!...

Когда мы проснулись на следующее утро, было, вероятно, часов десять. В ближайших церквях били колокола по случаю какого-то праздника. Мы провели в постели еще часа два, слушая колокольный звон, а порой и забывая о нем. Случается, люди и больше грешат в воскресное утро.

Наконец Джиллиан поднялась, накинула халатик и приготовила кофе. А я облачился в свой прежний костюм, который, казалось, носил, не снимая, уже вечно. Потом я подсел к телефону.

Жена Киршмана сказала, что его нет дома. У него сегодня рабочий день, добавила она и поинтересовалась, не передать ли ему что-нибудь. Я вежливо отказался.

Набрал номер полицейского участка. Там ответили, что Киршман сегодня не работает. Сидит, наверное, перед телевизором, задрав ноги, с кружкой холодного пива и смотрит баскетбол. Не хочу ли я поговорить с кем-либо еще? Нет, не хочу. Не хочу ли оставить для него сообщение? Нет, не хочу.

Может быть, домой отправиться? Хорошо бы принять душ, но какой смысл, если переодеться не во что. И, как назло, воскресенье: не выйдешь и не купишь носки и белье.

Я набрал свой собственный номер.

Занято.

Ну, это еще ни о чем не говорит. Кто-то набрал мой номер на несколько секунд раньше и ждет ответа, а для меня абонент занят. Я повесил трубку, выжидая, когда звонивший утомится от игры, а потом снова набрал номер. Снова послышались короткие гудки.

Что ж, и это еще ни о чем не говорит. Возможно, какой-нибудь посетитель сбил трубку. Возможно, повреждена телефонная линия Восточной стороны.

Возможно...

— Берни, что-нибудь случилось?

— Да, — сказал я. — Где телефонная книга?

Я нашел телефон миссис Хеш и набрал ее номер. Она сняла трубку, и на фоне телевизионной передачи послышался ее хрипловатый, прокуренный голос.

— Миссис Хеш, это Бернард Роденбарр, ваш сосед. Моя квартира — напротив.

— Тот самый взломщик?

— Ах, да. Миссис Хеш...

— И к тому же знаменитость. Видела вас по телевизору час назад. Не вас лично, а фотографию. Должно быть, в тюрьме снимали: волосы таки очень короткие.

Я знал, что она имела в виду.

— А теперь эти ищейки так и рыщут по всему дому. Ко мне заходили — про вас им, видите ли, приспичило узнать. «Известно ли вам, что он вор», — спрашивают. «Мне известно, что он хороший сосед», — отвечаю. Что я должна им рассказывать? Приятный молодой человек, подстриженный, прилично одетый — вот и все, что мне про вас известно. Вы ведь много работаете, верно? Зарабатываете на жизнь, верно?

— Все верно.

— Не какой-нибудь бездельник на пособии. Ну, забираете кое-что у этих богатых момзеров на Западной стороне, так меня это касается? Таки нет. Они мне что-нибудь доброе сделали? А вы хороший сосед. Вы ведь своих не грабите, верно?

— Верно.

— А теперь шпики так и рыскают — у вас в квартире, на площадках. Фотографируют, звонят всем подряд, и то им надо, и это.

— Миссис Хеш, я про полицейских. Был там...

— Минутку, только закурю сигарету. Слушаю.

— Был там полицейский по фамилии Киршман?

— Черри?

— Нет, Джерри.

— Черри — кирш. Это по-немецки — «вишня». Он назвался Киршман, а я еще про себя подумала: Вишневый Человек. Не мешало бы ему сбросить фунтов тридцать.

— Он здесь?

— Сначала ко мне явились двое, засыпали вопросами, а потом он пришел и давай все сначала расспрашивать, да еще новыми вопросами донимал. Мистер Роденбарр, вы таки никого не убивали, а?

— Конечно, нет.

— Я им так и выложила. И сама знаю, и другим всегда это говорила. Вы ведь не убивали эту nafkeh из Греймерси-Парка?

— Нет, конечно нет.

— Ладно. И вы не...

— Как вы ее назвали?

— Nafkeh.