— Не хочу с тобой общаться.

Он вздрогнул.

— Я не стервятник, — возразил он, вскинул голову и уставился на меня.

А я удивилась, что он — мой ровесник. Его одежда, поведение и даже грязь заставляли думать, что он гораздо старше.

— Ты вор, — упорствовала я, отводя взгляд.

Я прожила не больше месяца в Диких землях. И, конечно, не избавилась от страха перед ними. Перед парнями.

Он пожал плечами.

— Я — тот, кто уцелел.

— Ты украл нашу еду, — сказала я и мысленно произнесла: «А другие считали, что ворую я». — Поэтому для меня ты стервятник.

Однажды кто-то заметил, что припасы таинственным образом пропадают, а силки внезапно оказываются пусты. Питьевая вода из канистр буквально испарялась. Возникло напряжение, начали гулять подозрения, а виновницей стала я. Ведь я же — новичок и появилась здесь позднее остальных. Никто не знал, кто я такая и откуда взялась, поэтому все свалили на меня.

Парень по имени Грей, тогдашний глава группы, установил наблюдение. Ночью он обходил силки и ловушки, проверял кладовки и убеждался, что члены хоумстида находятся именно там, где им полагается. На вторые сутки он засек Тэка, когда тот доставал кролика из сетей. Тэк чуть не всадил в Грея нож, пытаясь улизнуть. Но промахнулся — лишь отхватил у Грея кусок мяса с лопатки. Грей заорал и прижал Тэка к земле. В итоге Тэк стал нашим пленником, и все обсуждали, как с ним поступить.

— Добро пожаловать на свободу, — произнес он и плюнул прямо себе под ноги. — У каждого есть собственное мнение.

Я снова переключилась на Блу. Грандма сказала мне не слишком привязываться к ней. «Такие здесь не выживут», — объяснила она. Но Грандма опоздала. Когда я нашла Блу и почувствовала, как бьется ее крохотное сердечко, я поняла, что она — мой долг, моя подопечная.

Сперва Блу плохо сосала грудь Мари, но через две недели у нее появился аппетит, и она набрала вес. Когда Мари кормила ее, я садилась рядом. Иногда я тихонько обнимала Блу, словно вбирая в себя их обоих. Я будто вливала свою жизнь в жилы и рот Блу и постоянно держала ее при себе. Грандма подарила мне старые слинги, выцветшие от множества стирок. Теперь я привязывала Блу к себе, когда отправлялась помогать остальным.

Но потом она опять заболела. Она постоянно капризничала и спала урывками, по пятнадцать минут. У нее текло из носа, а на второй день температура поднялась настолько, что я ощущала жар ее тельца на расстоянии шести дюймов от ее кожи. Она перестала есть и плакала часами напролет. Говорили, что это — обычная простуда, и она выкарабкается.

Спустя три дня я была в полубессознательном состоянии от изнеможения и от беспощадной усталости. Ночью я бодрствовала, укачивала Блу, когда она пыталась оттолкнуть меня, шептала ей что-то ласковое и сбивала температуру влажной тканью. Нас обоих перевели в комнату для больных. Тэка тоже временно посадили туда. Другие обитатели хоумстида собрались в главной комнате и решали, то ли отпустить его, то ли наказать парня или даже убить.

Правила Диких земель не менее суровы, чем законы по ту сторону ограждения.

Тэк наблюдал, как я сижу, склонившись над Блу. Я разговаривала с ней и вытирала пот у нее со лба. Она практически не шевелилась, когда я прикасалась к ней. Ее дыхание стало неглубоким и прерывистым.

— Это вирус, — вдруг произнес Тэк. — Ей нужно лекарство.

— Ты что, врач? — огрызнулась я, но испугалась.

Мне хотелось, чтобы Блу заревела, открыла рот, хоть как-то на меня отреагировала. Но она просто лежала без движения. И я поняла, что ей совсем плохо.

— Моя мать работала медсестрой, — сообщил Тэк.

Странно, что у вора, нарушающего законы, есть мать и свое собственное прошлое. Я удивленно посмотрела на него.

— Развяжи меня, — негромко, но убедительно сказал он, — и я помогу тебе.

— Не гони! — рявкнула я.

В глубине души я надеюсь, что Лина не появится. Она может заблудиться или застрять на границе, и тогда патруль быстро поймает ее. Кроме того, у нее нет документов. Она может просто опоздать, и мы с Тэком не будем рисковать своими шкурами.

Но мы слишком хорошо обучили ее, и около десяти часов я замечаю Лину. Она идет по улице, опустив голову под дождем, превратившимся в легкую морось. На ней — чужая одежда, если не считать ветровки. Наверное, она взяла эти вещи на конспиративной квартире. Но походку Лины нельзя не узнать: легкая, пружинящая, словно она в любую секунду готова сорваться на бег.

Тэк аккуратно сползает с сиденья. Но Лина погружена в себя и полностью сосредоточена на своих мыслях. Она добирается до клиники и проскальзывает внутрь.

Нужно быть начеку. В фургоне сыро, и моя кожа сделалась липкой. Окна запотели от нашего дыхания. Я чувствую новый приступ тошноты, но справляюсь с ним.

Через пару минут Тэк вздыхает и тянется за пиджаком, лежащим между нами. Он встряхивает его и с трудом просовывает руки в рукава. Теперь Тэк выглядит забавно, прямо медведь в цирковом наряде. Но я, пожалуй, не стану об этом упоминать.

— Готова? — спрашивает он.

— Не забудь, — отвечаю я и сую ему ламинированное удостоверение.

Оно настолько старое и грязное, что фотография почти неразличима. И хорошо, ведь настоящий хозяин карточки — доктор Говард Риверс, был на двенадцать фунтов тяжелее Тэка и на десять лет старше.

Вдобавок Говарда Риверса на самом деле звали Эдвард Кауфман. Этот почтенный врач из Майами трудился над тем, чтобы оградить наши школы и дома от амор делириа невроза. Он имел обширные связи, в том числе с губернатором, который субсидировал медицинские центры в самых бедных районах города. Но втайне Кауфман являлся радикальным и одиозным участником сопротивления. Он прославился тем, что делал аборты неисцеленным девушкам, стремящимся скрыть беременность.

В общем, он обзавелся кучей фальшивых удостоверений. Он пользовался ими, чтобы добывать необходимые медикаменты, а потом переправлять их к заразным, в Дикие земли.

Настоящий Эдвард Кауфман ныне мертв. Два года назад его разоблачили в ходе подстроенной полицейскими ловушки и казнили. Но многие из его псевдонимов, его лжеличностей уцелели. Они до сих пор живы-здоровы и продолжают вести медицинскую практику.

Тэк прикрепляет бейджик к пиджаку.

— Как я выгляжу? — интересуется он.

— Как медик, — заявляю я.

Тэк рассматривает себя в зеркале заднего обзора и безуспешно приглаживает волосы.

— Не забудь, — говорит он, — припарковаться надо на Двадцать четвертой.

— Не волнуйся, — отвечаю я, не обращая внимания на странные ощущения в животе.

Конечно, это нервы. Ненавижу свою слабость. Она напоминает мне о прошлом, о монотонной тишине в родном доме. И о моем отце, нагнетающем собственную злость, словно бурю.

Каждый раз, когда мне приходится кого-то убивать, я представляю на месте жертвы своего отца.

— Береги себя, Рэй.

На мгновение передо мной предстает Майкл — парень, которого никто не знает. Лицо у него открытое, как у мальчишки. И испуганное.

— Лучше бы ты оставила тяжелую работу мне, — добавляет он.

— А зачем? — Я прижимаю пальцы к губам, затем прикладываю их к его груди.

Таков наш знак. Мы оба сдержанны в выражении эмоций. Да и целоваться посреди Зомбиленда не следует.

— До встречи на той стороне.

— На той стороне, — повторяет Тэк, выпрыгивает из фургона и рысцой бежит через мокрую улицу.

Я отсчитываю шестьдесят секунд, в последний раз проверяю снаряжение, опускаю зеркало и смотрю на свои зубы. Пистолет на месте, снаряды в правом кармане джинсов. Отлично. Снова начинаю считать. Постепенно я прихожу в себя. Хватит трястись, Рэйвен.

Я знаю свое дело. Мы все его знаем..

Иногда я мечтаю о том, как мы с Тэком возьмем и уйдем — просто забьем на войну, борьбу и на сопротивление. Прощайте, не поминайте лихом. Мы двинемся на север и построим хоумстид. Мы справимся. Будем охотиться и ловить рыбу, выращивать, что получится. Заведем целый выводок ребятишек и притворимся, что остального мира не существует. Пусть себе проваливается в ад, если хочет.