У Даши подкосились ноги, она бы упала, если бы не успела опереться спиной о машину. Когда она пришла в себя, Владимир Константинович, пряча глаза, отвел ее в подвал.

Стальная дверь тихо закрылась, и Даша осталась в полумраке. Слабый свет едва просачивался сквозь вентиляционные отверстия во внутренних стенах.

Она прошлась. Было просторно и сухо. Кирпичные колонны, сводчатые потолки. В углу – ворох сена. Рядом – графин с водой, граненый стакан. На бетонном полу они выглядели странно.

Даша подошла. Она – гордая, не сломленная, на высоких каблучках, красивом коричневом платье, а под ногами этот глупый, наверняка залапанный графин с не менее глупым стаканом.

Даша коснулась стакана носком туфельки, толкнула. Стакан, опрокинулся, зазвенел "ой-ой-ой", покатился по дуге.

В стороне раздался странный звук – кто-то чавкнул. Даша резко обернулась – никого. Пошла к противоположному углу. Там, рядом с пластмассовой ночной вазой сидела огромная мерзкая бородавчатая жаба.

"В декабре – жаба... Странно... – подумала Даша, потрогав ее носком туфельки. И сказала, кривя губы:

– Имей в виду, красавица – если что, я тебя съем.

Жаба, тупая и замерзшая, недовольно отстранилась.

Даша обошла подвал. Голые глухие стены. В четыре кирпича, не меньше. Замочной скважины в двери нет.

Результаты обхода ее не расстроили. Скорее наоборот. Не надо делать из шпильки отмычку, нет смысла протирать стену алмазом колечка. Можно просто полежать на сене, полежать, вспоминая последнее лето. Лето, проведенное на операционном столе.

Она скинула туфельки, улеглась. Снизу не дуло. "Вот бы еще и укрыться", – мелькнула мысль.

Желание сбылось. Пошарив рукой у стены, она нашла новое байковое одеяло. Под ним сон не заставил себя ждать.

Сначала был Михаил Иосифович. Он вошел в спальню. Добрый, домашний, любимый.

– Милая, вчера я осознал одну странную вещь...

– Какую, милый?

– У всех есть машины, даже у Флоры есть, а у тебя нет.

– Но, Миша, я не умею водить...

– Это чепуха, вон, стрелять ты научилась за три минуты. А водить я тебя научу за две секунды.

– О! Как ты мил, Мишенька! Вчера я думала, что не смогу любить тебя больше, чем я люблю, потому что невозможно любить больше, а сейчас я чувствую – я ошибалась!

– А пойдем прямо сейчас?

– Пойдем, – загорелась Гортензия.

Она накинула шубку, Флора надела ей сапоги и вот, они с мужем сидят в "Ситроене". Она, как Мэрилин Монро, только красивее, он, как Джемс Бонд, только чуть ниже ростом.

Научилась на удивление быстро. Вдоль и поперек изъездила все дорожки парка.

– Ну а сейчас я сяду сзади, и мы поедем на экзамены, – странно улыбнулся Михаил Иосифович, когда она, резко затормозив в сантиметре от стены конюшни, победно на него посмотрела.

Он пересел назад, и она выехала за ворота. Поездила по проселкам, проехала в город Дома справа, дома слева, почему-то знакомые. "Дави на газ, дави", – сказал Михаил Иосифович. Она дала газу. Впереди показалась фигурка. "Дави, Горти, дави! – опять раздалось сзади.

Женщину, эта была Даша, она сбила левым крылом. Удар отбросил легкое тело за палисадник.

Посмотрев в испытующие глаза Михаила Иосифовича, Гортензия вышла из "Ситроена", подошла к телу.

За палисадником в кровавом снегу лежала вовсе не Даша. Это был человек в черных очках (они не слетели), когда-то сидевший за рулем машины, едва не сбившей (или сбившей) Дарью Сапрыкину у подъезда собственного дома. Этот же человек сидел в кафе на Арбате.

"Он охотился за Дашей, думая, что она – враг, она – мессия, – подумала женщина, возвращаясь в машину. – Но он ошибся. Она оказалась как все, и он в награду поменял ей дискету.

В награду он сделал ее Гортензией".

Даша проснулась.

Рядом стояла Алиса. В руке ее была чашка с остатками супа.

– Это тебе ужин, – сказала Алиса, ставя чашку на пол.

"А может, стукнуть ее как следует этой самой чашкой, и бежать? – подумала Даша, освободившись из объятий сна. – В доме – Хирург, Владимир Константинович, разжалоблю их, отпустят? Я ведь красива, передо мной ни один мужчина не устоит, а если поцелую, то и подавно".

– Тебе, милочка, не кажется странным, что я тебя не опасаюсь? – поняла ее взгляд женщина.

– Кажется... – буркнула Даша.

– Я мастер спорта по дзюдо. И начинала у Чихая в охране. Продемонстрировать?

– Потом как-нибудь. У тебя есть планы на ночь?

– Ты что имеешь в виду? – вытянулось лицо у Алисы. – Воды чистой захотелось?

– Причем тут вода? Ночью обычно пытают.

– Не, пытать мы тебя пока не будем. Надо же будет тебя целехонькой на видеокамеру снимать. Вот снимем, потом посмотрим, что с тобой делать. Может, с яблоками сделаем.

Алиса нервно захохотала. Отсмеявшись, вытерла слезу и сказала:

– Слушай, Хирург к тебе рвется, не знаю, что и делать. Он как узнал, что ты с богатеньким буратино жила, и ему даже не позвонила, совсем бешеным стал. "Зарежу, говорит, сучку, верну в первобытное состояние". Так что ты дверь изнутри подопри чем-нибудь – боюсь, как бы он ключи не упер и со своим чемоданчиком к тебе не нарисовался.

У Даши вытянулось лицо, и заболели ноги, там, где он их пилил. Полюбовавшись своей узницей, – в ней ничего не осталось от высокомерной светской женщины, даже платье выглядело тряпкой, – Алиса пошла к двери. С полпути вернулась, обыскала пленницу.

– А то с испуга вены себе вскроешь, – сказала она, уходя с туфельками, колечком и заколкой.

Наутро следующего дня они пришли вдвоем. Владимир Константинович был с телекамерой и тысячеваттной лампой. Включив ее в переноску, протянутую Алисой, он начал снимать.

Гортензия лежала на сене, укрытая серым байковым одеялом. Ей не хотелось двигаться и смотреть. И было неловко, что Михаил Иосифович увидит ее не накрашенной и сутки не умывавшейся.

Закончив съемку, Владимир Константинович отошел на второй план, и перед Гортензией присела Алиса. Она была в черных джинсах в обтяжку и таком же свитере.

– Сейчас ты скажешь Михаилу Иосифовичу, что любишь его и просишь освободить, потому что тебе очень и очень плохо. Потом я принесу жабу, и ты будешь ее бояться.

– Но я не боюсь жаб! В деревне мы их надували через соломинку и бросали соседям в колодец, – воскликнула Гортензия, не видя свою мучительницу из-за тысячеваттной лампы, бывшей у той в руках.

– Их боится Михаил Иосифович. Владимир Константинович вычитал об этом в одном иностранном журнале.

– Вы все равно ничего за меня не получите. Когда я уходила, он сказал, что в случае чего не даст за меня и российской копейки.

– Послушайте, девушка! – скривила лицо Алиса. – Вы что не понимаете, если он за вас ничего не даст, то вам конец?

– Ты вчера говорила, что мне в любом случае конец!

– Ну ладно, ты сама этого хотела, – поморщилась Алиса, поднимаясь на затекшие ноги. – Володя, начинай.

Владимир Константинович выдвинулся на передний план и стал готовить камеру к съемке. Когда он дал знак, что можно начинать, Алиса поставила лампу на пол, вынула из кармана черный капроновый чулок, натянула на голову и пошла к Даше. Та смотрела в сторону, не желая показывать страха, поселившегося в ее глазах. Присев перед пленницей, Алиса схватила ее за ворот платья и поставила на ноги рывком тренированного гиревика. Владимир Константинович снимал, меняя планы. Даша стало совсем страшно, она пыталась что-то сказать, но тут кулак женщины снарядом вошел в ее живот, и она отлетела к стене.

– Теперь ты поняла, что такое заложник? – выцедила Алиса, когда глаза Гортензии открылись.