Тем временем Гусак продолжал держать связь с разведотрядом. Волков передавал, что маньчжуры ведут себя смирно и до сих пор агрессии не проявляли. Лишь около получаса спустя сунгарийцы поняли, чем было продиктовано странное поведение врага, — на валу городка отодвинулась изгородь, и в образовавшийся проем выехало с десяток всадников с развевающимися на ветру стягами. В стане неприятеля завыли трубы и забили барабаны.

— Этого я и ожидал, — процедил Мирослав, оглядывая парламентеров в бинокль. Не найдя среди них европейцев, Гусак разочарованно проговорил Киму: — Сергей, приготовь дюжину отличных стрелков.

Маньчжуры остановили коней на лугу, среди высокой травы, не доезжая до опушки пары десятков метров. На них были устремлены сотни внимательных глаз корейских стрелков, скрывавшихся в тени леса, за стволами огромных сосен, за бруствером неглубоких окопов. Люди ждали. А Мирослав Гусак не спешил с ответным выходом, поглаживая морду смирной даурской лошадки.

Тепло одетые маньчжуры в цветастых, расшитых халатах и стеганых штанах, в войлочных сапожках с задранными носками тем временем обливались потом, находясь под палящим солнцем. Тяжелая материя полотнищ лениво колыхалась на высоких древках в руках хмурых знаменосцев. Лица маньчжуров были похожи, словно маски, одинаковые в своей холодной невозмутимости и твердой уверенности. Среди цинской делегации обращали на себя внимание двое пожилых, но крепко сидящих в седле чиновников. Сунгарийцы уже умели отличать их от других по особому головному убору с заостренным верхом, на котором было закреплено навершие в виде шарика из различных камней и металлов, которые определяли положение чиновника в иерархической лестнице. Выходило, что всадник, что был левее, мог быть помощником военного коменданта ближайшего гарнизона — Нингуты, что вряд ли, или Гирина, что было вероятнее всего. Ибо нингутинские чиновники после неоднократного разгрома их гарнизона и стен крепостицы утратили всякое доверие со стороны двора империи. Второй, маньчжур с цепким, колючим взглядом из-под насупленных бровей, был представителем имперского чиновничества, и, по всей видимости, именно он и был старшим среди прочих. Чиновничья должность конечно же не отменяла его военного прошлого, что было правилом среди маньчжуров.

Мирослав, рассмотрев парламентеров, отнял бинокль от глаз и, повернувшись к товарищам, коротко бросил: «Пошли…» — и надел солнцезащитные очки — светило палило немилосердно.

Через некоторое время Гусак, Ким, Ли Хо, а за ними и остальные, ведя коней под уздцы, вышли на залитый солнцем луг, где они забрались на них, чтобы быть наравне с цинскими всадниками. Один из бойцов, уперев конец древка в седельную лямку, развернул бело-сине-зеленое полотнище стяга Сибирской Руси.

Под аккомпанемент громкого стрекота насекомых, кишащих в высокой траве, группа сунгарийских переговорщиков верхами неспешно сближалась с маньчжурами. Мирослав не сводил взгляда с передних всадников врага — их лица продолжали хранить безразличие, казалось, они ужасно скучают и весьма недовольны тем, что им приходится ожидать каких-то варваров для никчемных разговоров. Будто у них нет других, более важных дел. Когда между двумя группами всадников оставалось около полутора десятков метров, Гусак заметил, что чиновник противника несколько подался назад, что-то спросив у военачальника. После его ответа они снова замерли.

Когда между двумя группами верховых оставалось несколько метров, командир сунгарийцев натянул поводья, и даурка тут же послушно остановилась. Сняв очки и коротко кивнув маньчжурам, Мирослав заметил-таки некоторые эмоции на лице чиновника — тот переглянулся с напряженным военным коллегой и, после некоторой паузы, оглядев корейцев, безо всяких церемоний заявил:

— Вы подданные белого князя северных варваров Сокола? А ты, — указал он длинным желтым ногтем на капитана Гусака, — чужеземец из-за моря. Таков ли ты, чужеземец, кои и в Гэмун-Хэцэне при дворе императорском обретаются?

Благодаря неторопливой речи маньчжура Мирослав понял практически все из сказанного. По приказу Матусевича, давно начавшего учить язык главного противника Сибирской Руси на Дальнем Востоке, и благодаря появлению рядом с ним Эрдени этим же пришлось заниматься и многим другим. Даже для простых стрелков были сделаны небольшие словари-памятки с фразами на языке противника. А Паскевичу, Гусаку, Киму и другим офицерам изучение языка вменялось в обязательном порядке. По словам Лазаря Паскевича, в свое время по служебной необходимости учившего сложнейший венгерский язык, маньчжурский теперь был развлечением. Чего нельзя было сказать о письменности — пробовать выписывать принятые маньчжурами старомонгольские вензеля было настоящей мукой. Кстати, Гусак помимо прочего отлично владел родным для себя словацким, а также сносно говорил по-польски. Среди спецназовцев Матусевича вообще было достаточно бойцов, для которых не были в диковинку восточноевропейские языки. Это объяснялось спецификой работы отряда на западном направлении — стыке границ Польши, Венгрии, Валахии и Русии. Теперь же сунгарийский воевода, открыв курсы маньчжурского и корейского языков в главном городе доверенной ему провинции, повторил опыт Ангарска.

Соколов в свое время организовал обучение английскому языку под началом нескольких пленных американцев, потом появились учителя датского и немецкого — чиновники, присланные королем Кристианом вместе с нанятыми в Копенгагене мастерами-корабелами. Кроме того, даже бывший гражданин США во втором поколении португалец Димаш Азеведу имел двух учеников. Вячеслав не считал это лишним, всякое знание имело положительные стороны. А португальский язык вполне мог пригодиться, когда сибирцы выйдут, наконец, в открытое море. Близ берегов Японии или Кореи появление этих выдающихся мореходов было весьма вероятным.

Пока же приоритет был за языком империи Цин, следующими по важности были монгольский и китайский, ведь большую часть имперского войска составляли эти народы.

— Гэмун-Хэцэн — маньчжурское название Пекина, — чуть слышно напомнил Мирославу Ким.

— Пусть Ли Хо ведет переговоры, — ответил Гусак. — А я некоторое время побуду иезуитом.

Хеджон заставил своего коня сделать несколько шагов вперед, чтобы обозначить свое главенство среди сунгарийских переговорщиков.

— Мое имя Ли Хо, я командую войском, которое по приказу князя Сокола пришло к незаконно построенному вами городку на земле солонов, его подданных, — заявил принц, с вызовом глядя в глаза чиновнику-маньчжуру.

— Ты хорошо говоришь на моем языке, Ли Хо, — ответил тот, поморщившись с досады, — но слова твои полны лжи! Земли, лежащие по берегам реки Черного Дракона, принадлежат империи Цин с давних времен, а народы, живущие там, являются нашими данниками.

— Это не так, — усмехнулся Хеджон. — Народ дауров, народ солонов и прочие народы, кроме немногих родов мятежных дючер, являются подданными князя Сокола.

— Богдыхан — суть Бог земной, равного ему на земле не может быть! — произнес запальчиво военачальник. — Но великий император милостив и великодушен. Князь северных варваров должен склониться перед властью Цин и принять ее всей душой. Тогда милостивый богдыхан одарит князя Сокола щедростью своей, утвердит титул его и даст ему великие дары.

— А если князь Сокол не послушает князей-регентов Доргоня и Цзиргаланя, правящих при малолетнем императоре Фулине, сыне великого Абахая? Ведь до сих пор все присылаемые войска находили на этих землях лишь бесславный разгром и смерть, — спокойным, но твердым тоном отвечал Ли Хо, поглаживая эфес сабли. — Судьбу Нингуты может повторить и Гирин.

Маньчжуры будто подавились гнильем, их лица стали пунцовыми от гнева и стыда, но они нашли в себе силы сдержаться, а военачальник, поборов приступ гнева, бросил:

— Не бывать тогда миру между нами… — и уже хотел поворотить коня, чтобы отправиться в лагерь, как заговорил Гусак:

— Его нет и сейчас! Что с того? Но говорят, что чужеземцы, служащие империи Цин, не льют вам лучшие пушки, которые мы льем для князя Сокола?