— И чего этому борову неймется, получил же свою долю! — в сердцах пробурчал якутский письменный голова, заломив шапку. — Так и пришиб бы… — Спрыгнув на мокрый песок, он поднял мешок и отдал его товарищу, наказав: — Делить буду, как возвернусь! — и направился в воеводскую избу.

Воевода Байков заканчивал обед, когда в жарко натопленное помещение вошел Поярков. Федор Исакович сердито глянул на вошедшего и тяжко вздохнул. После чего, отодвинув от себя ополовиненную миску с вареной пшеницей и мясом, облизал ложку от жира и, наконец, проговорил:

— Ты, Василий, на кой ляд мне сюды немцев притащил?

Тот хмуро посмотрел на пшеницу и подумал о том, что его казачкам оной не досталось — все одно придется жрать опостылевшую рыбу, будь она неладна! А служилым людишкам вона чего достается!

— За корабль сей, коли в Охотск его приведешь, воевода якуцкий Головин Петр Петрович отблагодарит, то будь спокоен! А коли так, то и немцев с собою забирай, а мне своих людишек кормить надобно, а не этих доходяг. Хлебной казны не присылали ишшо.

— То-то я и смотрю, — пробурчал Поярков, со злобой сузив глаза. — Сказывай, чего надобно, иттить мне надо к робятам!

— Долго ли столоваться будешь? — повысил голос Байков. — Покуда море покойно, уходил бы к Охотску!

— То мое дело! — заявил Василий. — Нужда станет — уйду! А немцев, коли не надобны, повяжу — да в воду.

— Оставил бы у мохнатых, лиходей… — пробормотал Федор Исакович. — Бают, ты к ним с жесточью приходил? Верно ли? Не Головин ли говорил тебе не забижать тех людишек? И так к Соколу ангарскому дауры кажный раз уходят!

— Кто бает? — пропустив остальные вопросы, спросил Поярков, упершись руками о стол и уставившись немигающим взглядом на воеводу. — Наговор се. И неча мне с тобою лясы точить, Федор Исакович, пойду я! — И, уже выходя за дверь, повернулся к продолжавшему сидеть за столом Байкову: — В Охотск сегодня же и уйду!

Едва за ним со стуком закрылась дверь, как Байков со злости запустил в нее миску с недоеденной кашей. И тут же с улицы послышались крики и топот десятков людей. Вдруг забил тревожно колокол. Байков вскочил с лавки и принялся торопливо одеваться. Толкнули дверь из сеней — то Ванька-пушкарь влетел внутрь, хрустнув глиняными осколками миски. У самого волосы всклокочены, а глаза, что любские ефимки.

— Ангарской корабль, Федор Исакович! Что дым черной исторгает! К острогу идет!

Загодя сбавив ход, канонерка подходила к северному берегу Амура, принадлежащему Московскому царству.

А тамошний люд, вдоволь уж насуетившийся, встречал гостей во всеоружии. В переносном конечно же смысле, хотя все три пушечки Усть-Амурского острога смотрели в сторону приближающегося «Орочанина». Ванька Одинец, старший среди пушкарей, напряженно вглядывался в силуэт ангарского корабля, в нетерпении покусывая губы. Уж он-то знал, что одного выстрела из корабельной пушки ангарцев достаточно для того, чтобы разнести к чертям его орудийную башенку. Силу той пушки Одинец узнал в Ленском остроге, чуть более года назад, когда туда наведались ангарцы, чтобы забрать уворованные лихими казачками мушкеты да наказать этих лиходеев, что прежде спалили их острожек и лишили жизни его защитников. Ванька тогда чудом остался в живых, да только в тот злополучный день придавило ему ногу бревном, отчего он стал прихрамывать. А ленских после оного случая раскидали по иным острогам. Вот Одинец и попал на Амур, вместе с дюжиной своих товарищей. С тех пор пушкарь мечтал управляться с орудием, подобным ангарскому, ибо силу оно имеет безмерную. Но таковых, понимал пушкарь, нет даже в самой Москве, а коли и есть, то…

«…то у них свои пушкари имеются», — вздохнул Иван.

Тем временем на берегу у ворот острога собралась немалая толпа. В центре ее находился воевода Федор Исакович Байков, вырядившийся по сему случаю в свои лучшие одежды и надевший кирасу. Рядом были ближние его люди, также принарядившиеся и надевшие доспехи. Чуть спереди стояли барабанщики и трубачи, готовые приветствовать гостей.

До сих пор Байков не видал ангарских кораблей, лишь слышал разные небылицы. Баяли людишки, что, мол, внутри оного судна скрыты огненные демоны. И, мол, именно они и толкают корабль против ветра и течения. А иногда бывает слышен их рев — долгий, пронзительный и оглушающе громкий. В подобные россказни о волшбе Федор Исакович не верил. Воевода умом своим понимал, что сам по себе корабль по воде двигаться не может — нужна сила, его толкающая. А значит, у ангарцев есть какая-то тайна.

Про самих ангарцев Байков знал мало, слишком мало для воеводы пограничного с их землицами острога. Разве что ведал о гордости их и злопамятстве, помня рассказы о погроме и сожжении людьми князя Сокола Ленского острога. Однако же бывало и иное — не раз ангарцы и помогали, как в Зейском остроге, например. Казачки единожды по весне жестоко голодовали, а как только воевода ближнего ангарского городка Зейска прознал о том, сразу же доставили в острог овощей, зерна и иной провизии, не взяв ничего взамен. Да болезных вылечили, забрав их к себе в городок, к лекарям. А лекари у них, люди говорят, зело добрые — лихоманку на раз изгоняют. А еще, коли тунгусцы зазевавшегося казачка, от товарищей отбившегося в тайге, схватят в полон, завсегда выручат да в острожек ближний вернут. Это ежели тот захочет обратно, значит, к товарищам. А иной раз и к себе на службу берут. Опять же по доброй воле.

А еще слыхал Федор, будто ангарские люди сами высокие, а телом крепкие, как самые дюжие казачки. Веры они православной, племени славянского, а язык их будто бы русский, да говор чуть иной. И вот в сей день воевода первый раз с момента прибытия на Амур прошлой осенью увидит людей Сокола да поговорит с ними.

— И чего только им надобно? — буркнул вдруг ближний к Байкову стрелецкий полусотник, с волнением сжимая рукоять сабли.

— Без дела они не придут, — наставительным тоном проговорил присланный из Якутска диакон Петр. — Стало быть, есть у нас что-то нужное им…

Федор Исакович, нахмурившись, бросил быстрый взгляд в ту сторону, где находился голландский корабль, стоявший на якорях поодаль от берега. Там, на борту приведенного Поярковым «Кастрикума», находилась дюжина его ватажников — якутских вольных и служилых казаков, тех, кто наиболее умело наловчился управляться с флейтом [7]. Остальные занимали несколько изб и полуземлянок, что оставались на прежнем месте острога, который перенесли на более высокое, неподтопляемое по весне место.

Наконец ангарский корабль приблизился к берегу достаточно близко, чтобы бросить якорь и спустить лодки, однако он и не думал останавливаться. На малом ходу канонерка продолжала подходить к причалу. Стрельцы разом подобрались, а музыканты по знаку воеводы тотчас же принялись наполнять окрестности пронзительными звуками труб и трескучим барабанным боем. Вскоре вместе с приближающимся к острогу кораблем люди услышали глухой ритмичный звук, исходивший от него.

— Нешто на берег прямо и выскочит? Куды прет?! — Толпа заволновалась и подалась назад, кто-то и вовсе принялся улепетывать прочь.

Байков, широко раскрыв глаза, продолжал неотрывно наблюдать за необычным судном — неужто осадка его столь мала, что он легко подойдет к причалу, куда обычно подходили лишь дощаники да лодки? Так и случилось, и вскоре с борта корабля на причал спустили мостки, по которым стали сходить ангарцы. Федор Исакович поначалу хотел было встретить гостей не сходя с места, но непроизвольно подался вперед, когда один из ангарцев уверенной поступью стал приближаться к собравшимся нестройной толпою устьамурцам. Что-то особенное было в этом человеке. Какая-то внутренняя сила, абсолютная уверенность в своих действиях. Он не выделялся среди своих товарищей богатыми одеждами или блестящим доспехом — ничего этого не было, однако Байкову в сей же миг стало ясно, что этот статный муж несомненно старший у ангарцев. Поначалу Федора кольнула шальная мысль — неужто сам князь Сокол пожаловал?! Воеводе тут же стало не по себе.