Она чувствовала взгляд мужа, как прикосновение раскаленного железа.

— Я никогда, никогда не встану перед тобой голым на колени! — вдруг сказал он, поднимая взгляд, в котором буквально кричало плотское вожделение.

— А я тебя и не прошу!

Рейн наклонился еще ниже и поцеловал ее. Это был жадный, голодный поцелуй, и он длился долго-предолго, бесконечно... но и этого было недостаточно. Арианна не могла насытиться вкусом его рта.

Ладонь легла на грудь. До этого момента Арианна не сознавала, как тяжелы ее груди, как туго они налиты молоком, не чувствовала в них сладкого томления. Рейн распустил верх шнуровки лифа и просунул руку под низкий вырез сорочки. Соски были теперь так чувствительны, что, когда он коснулся одного из них самым кончиком пальца, Арианна едва не закричала.

Где-то выше раздался негодующий крик проголодавшегося ребенка.

— Моя дочь снова голодна, — заметил Рейн очень тихо, куда-то в уголок рта Арианны.

Но вместо того, чтобы отпустить ее, он оттянул вырез платья и обнажил грудь. Арианна опустила взгляд на его пальцы, такие загорелые, темные на фоне ее молочно-белой кожи. Они сжали сосок — очень мягко, но настойчиво, и из него тотчас появилась капля молока.

У Арианны вырвался тихий стон.

Рейн поймал каплю на подушечку большого пальца. Он смотрел теперь на Арианну — и так, не отрывая от нее взгляда, поднес палец ко рту и слизнул молоко.

— О Рейн!..

— Миледи!

На верхней ступеньке лестницы появилась Эдит с вопящим свертком на руках. Щеки горничной пылали, губы были поджаты так сильно, что превратились в прямую укоризненную линию.

— Миледи, вы уж простите, что... э-э... отвлекаю вас... но Неста... она хочет есть!

Рейн следил за тем, как жена поднимается по лестнице. Он не отрывал взгляда до... тех пор, пока она не скрылась за углом, и руки его дрожали от желания обнять ее. Волосы ее покачивались в такт шагам, словно поглаживая округлости ягодиц. Он знал, что они пахнут лимоном, если зарыться в них лицом. Стоило ему пойти сейчас следом за Арианной, он мог бы смотреть, как она кормит Несту, представлять, что это он держит ее сосок во рту и тот набухает и твердеет. Он мог бы мысленно ощущать ее вкус — о Господи, ее вкус! А потом, когда малышка уснула бы, он бы увлек жену в спальню и начал медленно раздевать, а потом покрыл бы поцелуями каждый дюйм ее тела. Он раздвинул бы ей ноги как можно шире и прижался между ними лицом, он бы лизал и сосал ее там, пока она не начала бы содрогаться и трепетать под его губами. И, наконец, он спрятал бы внутри ее тела свою долгую боль и облегчил бы ее с наслаждением, которому не знал равных.

Даже думать об этом было счастьем, и его плоть откликнулась на эти мысли, затвердев так, что пришлось прислониться к прохладной стене, зажмуриться и дышать глубоко и ровно.

Он хотел эту женщину. Бог свидетель, он безумно хотел ее!

Но мысли о ней оживляли в памяти жестокий шок от того, что она шпионила за ним в своих проклятых видениях, что она видела его в них испуганным и беззащитным, одиноким и измученным. Это все было слишком интимным, более интимным, чем их близость... Он понимал, что не сможет вечно держаться от нее на расстоянии, потому что просто не хватит на это силы воли, но он дал себе слово взять ее снова только тогда, когда будет готов к этому, когда найдет в себе достаточно сил, чтобы выйти из этого сложного положения, не покорившись Арианне полностью и окончательно, не отдав ей душу так же, как отдавал тело.

А потому вместо того, чтобы поступить так, как ему хотелось (а именно: пойти за женой и провести остаток дня и всю ночь, занимаясь с ней любовью), он спустился в главную залу.

Там он сразу заметил Талиазина. Тот стоял, небрежно и изящно прислонившись к одной из колонн, лира для удобства была передвинута со спины на грудь.

При виде оруженосца Рейна охватил если не яростный, то довольно сильный гнев. Почему-то он готов был винить несносного интригана и плута во всех своих теперешних бедах. Так или иначе, тот беспрерывно повторял романтический бред о том, как надо ухаживать за капризными озерными девами, о рыцарских подвигах, о любви вечной и бесконечной — и вот результат: Рейн, человек, обычно непробиваемый для подобной чуши, вдруг начал ловить себя на том, что мысленно повторяет строки песни.

— Если я еще раз услышу от тебя эту историю, парень, — сказал он, направляясь к оруженосцу с вытянутым обвиняющим перстом, — то разобью о твою бестолковую голову глупую штуковину, на которой ты бренчишь!

— Милорд, милорд! — воскликнул со смехом Талиазин, запугать которого Рейну еще ни разу не удалось. — Если вам уж так хочется разбить мне голову, разбейте ее хоть дубинкой. Пожалейте ни в чем не повинный музыкальный инструмент.

Рейн пробормотал ругательство и отправился сам не зная куда. Оказавшись на заднем дворе, он не мог вспомнить, как нашел туда дорогу... кажется, повернул за какую-то перегородку. Наверное, стоило вернуться на ярмарку, чтобы купить племенную кобылу, за которой, собственно, он и прибыл в Честер. Однако у него не было настроения толкаться в толпе. В конце концов, ноги сами собой понесли его на дворик для тренировок, миниатюрное ристалище.

Он побродил по хорошо утоптаной земле взад и вперед, поднимая сапогами облачка пыли, и наконец направился к манекену, на котором рыцарь обычно отрабатывает удары меча и пики. На чучеле была старая кольчуга, вся в прорехах, чуть сбоку был приспособлен такой же видавший виды щит. Тем не менее, издалека манекен был разительно схож с рыцарем-ветераном, сражавшимся в стольких битвах и столько повидавшим, смертельно уставшим от жизни.

В отличие от Хью и ему подобных, кого изначально ожидало рыцарство, Рейн не был с пикой в руках посажен на коня чуть ли не после того, как его отлучили от груди. Он вынужден был по ночам пробираться на отцовскую конюшню и брать одного из боевых коней, чтобы тренироваться на ристалище тайком, при свете луны. Частенько его ловили на этом и пороли, но это не остановило его. В то время его страшно обижало, что отец больше думает о своих лошадях, чем о сыне, пусть даже незаконнорожден-ном, но с течением времени пришел опыт, и Рейн понял, почему граф так гневался на него за те ночные вылазки. Хороший боевой конь стоит больше, чем простой человек может заработать за всю свою жизнь. Неопытный, никем не обученный мальчишка мог подорвать здоровье и подготовку ценного животного.