Тем не менее, с помощью коней, выкраденных из конюшни на час-другой, без чьих бы то ни было указаний и советов Рейн все-таки научился крепко держать пику во время атаки и управлять конем без помощи поводьев. Немалую роль в этом сыграла мечта, упорная затаенная мечта о том дне, когда он опустится перед отцом на колено и примет от него традиционный удар — не знак гнева или раздражения, а знак милости — и услышит слова, которыми будет потом гордиться всю жизнь: «Иди и будь добрым рыцарем!».

Но чаще всего судьба смеется над человеческими мечтами. Рейн был произведен в рыцари не графом Честером, а его врагом, в далекой земле. Домой он вернулся хоть и с честью, но в день женитьбы брата на девушке, которую любил он сам. И все же он предстал перед отцом во всей наивной гордости своих девятнадцати лет. Он все еще слегка побаивался старого графа, но держался прямо, и на сапогах его красовались рыцарские шпоры, а на поясе — меч.

— Это еще что за мужлан? — спросил отец, глядя сквозь него, как сквозь последнего из своих крепостных.

— Ублюдок, сын шлюхи, бывший помощник вашего конюшего, милорд граф, — ответил Рейн, так внутренне пыжась от торжества, что ему хотелось тут же выйти один на один с Драконом. — Разве вы меня не узнаете?

Но граф отмахнулся от него тем же небрежным жестом, каким отмахиваются от надоедливой мухи.

— Я думал, люди Матильды сделали из тебя слепого евнуха, — сказал он и захохотал.

Другие засмеялись тоже, даже Сибил.

«Да посмотри же на меня! — хотелось крикнуть Рейну в его равнодушное лицо. — Неужели в тебе нет ни капли гордости, я же твой сын!»

— Нет, они сделали из меня рыцаря, — это было все, что он сказал.

Отец смотрел на него кремниево-серыми ледяными глазами, так похожими на глаза Рейна, и видел не рыцаря и даже не взрослого, уверенного в себе мужчину, а ублюдка, сын шлюхи, последнего из помощников конюшего, ответственного за чистку навоза. И тогда Рейн понял, что он не сможет это изменить, как бы ни пытался...

Он поднял камешек и бросил его в чучело. Промахнулся. Он думал об Арианне и ее проклятых видениях. Интересно, видела ли она день венчания Хью и Сибил, когда он надеялся восторжествовать надо всеми, над своим прошлым, но был отвергнут отцом в последний раз, уже окончательно?

— Рейн! Я искала тебя.

Он повернулся. Через поле ристалища к нему направлялась изящная хрупкая фигурка. Она распустила волосы, словно девчонка, и они покачивались при ходьбе так же, как волосы Арианны, отливая чистым серебром в солнечных лучах. Неожиданно Рейну пришло в голову, что не все воспоминания детства и юности так уж плохи.

— Сибил! — сказал он и улыбнулся.

В молчании они покинули ристалище и, не сговариваясь направились в сады Честера. Это был совершенно уединенный, изолированный уголок, который высокие стены замка защищали от ветра, а живая изгородь из терновника — от любопытных глаз. Старые платаны и дубы давали достаточно тени, чтобы в садах царила прохлада даже в самый жаркий день. Клумбы цветов и травы были ухожены безукоризненно и чередовались на манер рисунка сарацинского ковра. Розы и лилии цвели во множестве, их аромат застоялся озером и был бы приторным, если бы его не разбавлял свежий запах мяты, кориандра и шалфея.

Они обогнули рыбный прудок, и Рейн заметил серебряный отблеск чешуи карпа, ненадолго показавшегося между широких круглых листьев кувшинок. У самого берега воду покрывала ряска, пахло свежестью и зеленью. Листья тихонько шелестели над головой, и где-то в кроне дерева распевал свою песенку скворец.

Сибил была в легком плаще, скрепленном брошью. Рейн заметил, что пальцы ее нервно теребят украшение, и посмотрел на него внимательнее. Это была дешевая безделушка, жестяная подделка под серебро без единого, даже полудрагоценного, камешка. Брошь была в форме «любовного узла» — символа верности и любви.

— Ты помнишь ее, Рейн? — спросила Сибил, заметив, куда направлен его взгляд. — Ты подарил ее мне в то лето, когда покинул замок.

— Ну да, — кивнул он, хотя на самом деле не помнил ничего подобного.

Он не мог купить для Сибил даже такую безделушку, потому что в то время не держал в руках денег: несмотря на то, что он с утра до вечера работал на конюшне, платы за это ему не полагалось. Должно быть, он стащил эту брошку из сундука зазевавшегося коробейника в базарный день. И он не «покинул» замок в то лето. Его забрали из Честера, его увели пешком, привязанным длинной веревкой к луке седла, чтобы доставить в Руддлан в качестве заложника... заложника, который ничего не значил для графа, его отца.

— Ты так и не спросил меня, почему я согласилась стать женой Хью! — воскликнула Сибил, поворачиваясь к нему и забирая обеими руками его руки.

— Я знаю почему.

Сибил попыталась улыбнуться, но улыбка вышла грустная, жалкая.

— Тебя не было так долго...

— Я с самого начала не питал иллюзий насчет того, что ты дождешься меня, — сказал Рейн, ловя длинный серебристый завиток, упавший ей на лицо, и убирая его за спину.

То, что он сказал, было правдой. Он, конечно, надеялся, что его будут ждать, но никогда по-настоящему не верил в это. Честно говоря, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь верил в кого-нибудь или во что-нибудь.

— Ты была нареченной Хью и притом благородной леди, рожденной для того, чтобы стать графиней. Ну а я... я стоял на одной ступени с крепостным, даже ниже. Ублюдок, сын шлюхи. Нет, я не верил в то, что ты дождешься меня.

— Значит, ты ошибался, потому что я ждала — о, как я ждала! И я молилась. Я каждый день возносила Пресвятой Деве благодарственную молитву за то, что старый граф не торопил Хью с женитьбой. Он боялся, что, женившись, тот захочет поскорее все унаследовать. Но потом до Честера стали доходить слухи о том, как храбро ты сражаешься, как быстро завоевываешь себе славу и как стремительно движешься вверх. Ты добился рыцарских шпор, а потом начал побеждать на каждом турнире. Поначалу Хью смеялся и говорил, что тебе не дожить и до двадцати. Он так часто это повторял, так уверенно, что я подумала... я подумала... я решила выйти за него, потому что надеялась, что это тебя остановит, что ты перестанешь рисковать своей жизнью.