Вагон метро заполняли усталые люди с потухшими глазами и опущенными плечами. Раздолбай посмотрел на них и еще раз подумал, что ликвидаторы зарина на плакатах противохимической обороны выглядели оптимистичнее. Что же произошло с жизнью, что она с каждым днем становится все более едкой, словно над ними и впрямь распыляют какое-то ядовитое вещество. Он вспомнил, как всего год назад жил абсолютно счастливо — набивал конверт под матрасом полученными за кассеты деньгами, летал в Ригу, мечтал о любимой Диане; знал, что у него в жизни все хорошо, а будет еще лучше — закончит институт, пойдет работать к дяде Володе, накопит на «Жигули»… Какие сдвинулись шестеренки, что вместо приключенческого кино под названием «Своя жизнь и Юрмала» ему крутят какую-то нескончаемую драму «На дне»?

Раздолбаю стало жалко себя до слез за свою лещовую долю, и только присутствие вокруг других унылых Лещей удерживало его от того, чтобы заплакать.

Раздумывая, стоит ли говорить маме, для чего он просит взаймы, Раздолбай поднялся на свой этаж, отпер дверь квартиры и… замер на пороге, парализованный неожиданным испугом. В кухне за столом сидел человек. Даже если бы он был знакомым, Раздолбай испугался бы, потому что не ожидал встретить кого-то за запертой дверью, но испуг получился намного сильнее от того, что крупный мужчина лет сорока пяти, сидевший за кухонным столом, был абсолютнейшим незнакомцем. Когда ошеломляющая волна страха схлынула, Раздолбай рванулся было на лестницу, чтобы помчаться за милицией, но потом подумал, что вор не стал бы так спокойно сидеть и присутствие таинственного гостя должно иметь какое-то безобидное объяснение.

«У мамы есть, наверное, второй ключ. Это какой-то знакомый родителей, пришел ко мне по делу, — предположил он. — Почему только без предупреждения?»

Услышав шум в прихожей, мужчина оторвал взгляд от журнала, который читал, и посмотрел на Раздолбая.

«Барракуда! — сразу определил он, увидев его глаза. — Нет… Хуже!»

Взгляд мужчины казался неприятнее взгляда давно уже привычных хищников. В нем не было совсем ничего живого, и на Раздолбая как будто целились два серых фотоэлемента.

— Долго вас пришлось ждать, — с подчеркнутой вежливостью обратился к Раздолбаю мужчина. — Я уже грешным делом думал сам себе чаю налить.

— Кто вы? Как вы ко мне вошли?

— Ну… Войти не проблема, не надо меня пугаться. Я работаю с вашим хорошим другом Мартином Глебовичем Покровским.

— Вот оно что, — с облегчением вздохнул Раздолбай, не понимая только, зачем коллега Мартина вошел без разрешения, а главное — как он это сделал. — Сейчас я вам тогда налью сам чаю.

— Буду вам очень признателен.

— Как вы ко мне зашли? Я что, забыл дверь запереть? Можно было позвонить сначала.

— Давайте плясать от печки. Меня зовут Сергей Вадимович, и я, как уже сказал, работаю с вашим другом Мартином Глебовичем Покровским. Решаю для него, так скажем, вопросы юридического и правового сопровождения. Поскольку Мартин Глебович любит, чтобы все было оформлено законно, он просил меня составить договор о вашей с ним сделке.

— Сделке? У нас не было сделок.

— А ваш спор?

— Это? Да… Просто… Мне в голову не приходило называть это сделкой, — растерялся Раздолбай. — Я даже не понимаю, как можно оформить договор на спор?

— Правильнее будет сказать, оформить спор в виде договора. Я вам покажу, документ у меня с собой.

Сергей Вадимович открыл стоявший под столом дипломат и достал из него скрепленные степлером листы.

— Изучайте.

Прежде чем взять бумаги, Раздолбай пристально изучил самого Сергея Вадимовича. Глаза-фотоэлементы не выражали ровным счетом ничего, и вежливое, корректное обращение сочеталось с этим взглядом, как бархатная подушечка с револьвером. В движениях мужчины чувствовались уверенность и спокойствие. В то время как Лещи суетливо метались в соленой воде, а движения Барракуд пронизывала нахрапистая развязность, пластика этой незнакомой рыбы была удивительно расчетливой. Казалось, ни одно движение не расходует больше сил, чем требуется.

«Акула… — подумал Раздолбай. — Нет, акула тупая, а он очень умен. Мурена!»

Сходство с Муреной добавляли Сергею Вадимовичу и черты лица — нижняя челюсть, чуть выступающая вперед, и пятнистая кожа, покрытая загаром, который отказывался прилипать к некоторым, как будто давно обожженным местам.

— Читать будете? — напомнил Сергей Вадимович, протягивая листы.

— Да, конечно, — спохватился Раздолбай.

Он ожидал шутки — краткого непритязательного текста, излагавшего суть спора. Увидев несколько страниц юридической казуистики, он совсем потерялся и стал бегло сканировать документ, ничего в нем не понимая:

— Какого еще арт-объекта? — забеспокоился Раздолбай.

Сергей Вадимович достал из кармана толстый черный маркер и столбиком поставил его на подоконник.

— Давай проще, — задушевно сказал он. — Мартин Глебович человек… эксцентричный. Я всю эту хренотень писал, потому что он мне за это платит, но в двух словах объясню просто. Не выполнишь то, о чем вы договорились, я приду к тебе домой, как пришел сейчас, и тихо, без шума сделаю надпись — это и есть «арт-объект». Потом буду наведываться, увижу, что стер, — напишу снова. Вы поспорили, я это оформил в юридический договор. Умно это, не умно — значения не имеет, для меня это работа. Сейчас подпишешь, и я тебя избавлю от своего общества. Понятно?

— Я ничего не подпишу! — перепугался Раздолбай, которому Сергей Вадимович начал внушать ужас. Одно дело было в шутку поспорить с другом, и совсем другое дело — подписывать какую-то юридическую бумагу в присутствии пятнистого человека со взглядом василиска, который запросто вошел в запертую квартиру. — Я сейчас позвоню Мартину, он вам скажет, что это шутка.

Раздолбай бросился к телефону, набрал номер «Украины» и попросил соединить его с шестьсот вторым номером. Он боялся, что Мартина опять не окажется на месте, но после нескольких томительно-долгих гудков тот поднял трубку.

— Март, привет! — затараторил Раздолбай. — Слушай, тут у меня твой человек — Сергей Вадимович. Я вообще удивлен таким поступком, мы не договаривались, что ко мне будут входить с отмычками.

— Мы договорились, что у тебя появится надпись. Я пока все-таки не настоящий Воланд, чтобы она могла появиться силой дикого колдовства, поэтому показал, как это будет. Проспоришь — придет он, или другой человек вроде него, и напишет в твое отсутствие.

— Мартин, это фигня какая-то! Такого уговора не было! Это называется… вторжение в частную жизнь, кажется! Это преступление вообще-то.

— Преступление или нет, об этом поговори с Сергеем, он — юрист.

— Я не буду подписывать эту бумагу. Это несерьезно!

— Нет, бумага — это серьезно как раз. Несерьезно — оставить это без бумаги, чтобы через двадцать лет ты с хиханьками говорил мне, что все это была ерунда и мы ни о чем таком не спорили. Я был вчера в говно, но к бизнесу, картам и пари я отношусь внимательно даже в коматозном состоянии. Я предупреждал тебя вчера несколько раз — не надо со мной спорить, если не готов к ставке. Ты поспорил, Сталин разбил. Спор заключен, и визит Сергея — это просто юридическое оформление.

— Я не буду ничего подписывать!

— Тогда это будет считаться отказом от спора. Надпись появится, как только ты уйдешь из дома, и это будет тебе жизненным уроком.

— Ты мне угрожаешь, что ли?

— Я учу тебя основе понятий, первое из которых — отвечать за свои слова.

— Да иди ты на фиг со своими бандитским понятиями! Мы друзья или кто? Если ты со мной так поступишь, я тогда вообще не знаю, что о тебе думать!

— Мне грустно будет, если ты плохо обо мне подумаешь, потому что мы друзья, но я предупреждал, что ты бросаешь вызов не лично мне, а Судьбе. Можешь думать обо мне что угодно, но с момента заключения спора действуют высшие механизмы, и в данном случае я всего лишь дико покорное орудие.