Я уже забыл мирное время. Человек быстро привыкает к состоянию постоянной опасности, тревоги. Когда пришли вести о вторжении, мой отец был готов сам выступить во главе отряда. Но поразмыслила решил, что главной целью врагов все же является Ульмсдейл. Кроме того, отца мучил застарелый ревматизм, а эта болезнь не позволяет человеку, тем более воину, спать в палатках, на сырой земле.

И поэтому отряд под знаменем Грифона на помощь южным соседям повел я. Яго очень хотел поехать со мной, но помешали его старые раны. Меня сопровождал маршал Бруго.

Мой сводный брат и Роджер вернулись к родне моей матери. Там было их место во время войны. Я вовсе не жалел об этом. Хотя между нами не было открытых столкновений и даже Хлаймер перестал провоцировать меня, я все же чувствовал себя неспокойно в их компании.

Правда, в те дни я мало был в замке. Ездил по долине, по побережью, собирая сведения для отца, прикованного к постели. Я не только служил его глазами и ушами, но и узнавал страну, знакомился с народом, которым мне, если позволят боги, придется править в будущем.

Сначала меня встречали со скрытой враждебностью, даже со страхом, и я понял, что опасения Яго имели под собой твердые основания. Слухи о том, что я чудовище, проникли глубоко в умы людей. Но те, с кем я ездил по стране, кому отдавал приказы, от кого выслушивал донесения, постепенно проникались мыслью, что я просто человек, их господин. Они не считали меня монстром.

Яго сказал, что те, кто общался со мной, уже полностью на моей стороне и разоблачают все ложные слухи. Они говорят, что любой, у кого есть голова на плечах и два глаза, может видеть, что наследник лорда ничем не отличается от остальных людей.

Мой сводный брат снискал себе дурную славу своим вздорным характером. Людей ниже себя по положению он вообще не замечал. Все они, по его мнению, были созданы для того, чтобы служить ему.

Но с другой стороны, Хлаймер был искусным воином. Длинные руки давали ему большое преимущество над таким хлипким противником, как я. Не думаю, что в те времена я охотно встретился бы с ним на поединке.

У Хлаймера было много союзников в доме, и он постоянно это демонстрировал. Я же ни разу не отклонился от своего решения ни с кем не сближаться.

К тому же, я столько времени был предоставлен самому себе, что просто не умел привлекать людей на свою сторону. Я не боялся никого, но и никого не любил.

Неизвестно, как сложилась бы моя жизнь, не начнись война. Яго, вернувшись из Иткрипта, куда он возил письма отца и мои подарки, отозвал меня в сторону и сунул в руку продолговатый плоский расшитый мешочек размером в ладонь. Там был портрет. Он сказал, что невеста просит прислать ей мое изображение.

Я поблагодарил старого воина и, еле дождавшись, когда он уйдет, впился глазами в портрет. Не знаю, чего я ожидал: надеялся, что Джойсана очень красива. Это помогло бы ей перенести разочарование при знакомстве со мной.

Лицо у девушки было тонкое, и глаза на нем казались огромными, какого-то неопределенного цвета — ни голубые, ни зеленые. Впрочем, тот, кто рисовал этот портрет, мог и ошибиться.

Но я почему-то был уверен, что художник не старался приукрасить Джойсану. Ее нельзя было назвать очень красивой, но это лицо трудно забыть, даже увидев всего однажды. Волосы ее, как и мои, были темнее, чем обычно: цвета осенних листьев.

Лицо сужалось от лба к подбородку и имело почти треугольную форму. На портрете девушка не улыбалась, но смотрела вперед с каким-то живым интересом.

Такова была Джойсана. Держа портрет в руках, я вдруг ясно и отчетливо понял, что это та, с кем связана моя жизнь, моя судьба. Смотрел на серьезное лицо девушки, которая собирается отнять мою свободу. Эта мысль заставила меня устыдиться, и я поспешно сунул портрет обратно в мешочек. Я хотел убрать его подальше и выбросить из головы дурные мысли.

Она просит мой портрет. При всем желании, выполнить эту просьбу я не в силах. Я не знал ни одного живописца, а расспрашивать людей не хотелось.

А затем наступили дни новых тревог, забот, опасностей, и я забыл о просьбе невесты.

Но портрет оставался при мне. Время от времени я доставал расшитый мешочек, но тут же одергивал себя и снова прятал. Я боялся, что вид этого лица заставит меня сделать то, о чем впоследствии я пожалею.

По обычаю, Джойсана должна была бы приехать ко мне в конце этого года. Но обстановка была очень тревожной, близилась война, нашу свадьбу отложили. А следующий год застал меня уже на юге, в гуще событий.

Первые поражения, когда прибрежные крепости падали одна за другой под ударами металлических чудовищ, принудили нас объединить силы. К сожалению, это решение запоздало. Враг, хорошо изучивший наши методы войны, зная наши слабости и имея подавляющее превосходство в вооружении, сокрушил троих могущественных южных лордов.

Трое оставшихся были более предусмотрительны или более везучи. Им удалось бежать и сформировать Совет. Таким образом, появилась объединенная армия, которая перешла к тактике преступников Пустыни: молниеносные удары и мгновенный отход.

Таким путем нам удавалось наносить урон и не терять при этом своих людей.

Вторжение началось в год Огненного Тролля, а первые успехи пришли в год Леопарда. Но мы не гордились ими. Никакие победы не могли возместить наши потери. Мы стремились только к тому, чтобы сбросить пришельцев обратно в море, откуда они явились. Все южное побережье уже было в их руках, и через три порта постоянно прибывали подкрепления. Не было, к счастью, лишь железных чудовищ. Иначе мы давно уже откатились бы на север и запад, как перепуганные кролики.

Мы захватили пленников и от них узнали, что эти металлические монстры не принадлежат ализонцам. Их делают в стране, которая лежит рядом с Ализоном и сейчас воюет на другом конце мира. Вторжение ализонцев должно было подготовить путь для нападения более могущественной армии.

Ализонцы, несмотря на высокомерие, казалось, сами боялись тех, чьим оружием пользовались. Угрожали страшной местью, когда та держава закончит войну и обратит свою мощь на нас.

Лорды поняли, что сейчас не время думать о будущем. Наш долг — защитить свою родину и изгнать пришельцев из Долин. В душе мы были уверены, что конец не за горами. Но о капитуляции никто не помышлял. Судьба пленников, попавших в руки врага, была ужасна. Смерть казалась милосердием по сравнению с тем, что их ждало.

В лагере, когда я вернулся из разведки, меня ждал гонец от лорда Имгри. Он сообщил, что получено известие, переданное с помощью костров и щитов. Лорд, расшифровав послание, срочно отправил за мной гонца.

Передача сообщений с помощью костров и отражающих свет щитов широко применялась в нашей стране. Каким образом известие могло касаться меня, было неясно. Усталый и голодный, я схватил кусок хлеба и вскочил на свежую лошадь.

Из всех лордов, входивших в Совет, лорд Имгри был мне наиболее чужд; он стоял как-то в стороне.

Но был очень хитер и умен: ему мы в значительной степени обязаны своими успехами. Внешность лорда, казалось, полностью соответствовала характеру.

Лицо его было непроницаемо, я никогда не видел на нем улыбки. Имгри использовал людей, как марионеток, но относился к ним бережно: заботился, чтобы все были сыты, устроены на ночлег. Сам он делил со своим отрядом все трудности походной жизни.

Имгри уважали, боялись, охотно ему подчинялись, но я не могу поверить, чтобы его кто-нибудь любил.

Вскоре я уже был в лагере лорда. Голова кружилась от недостатка сна, пищи, от долгой езды верхом. Я старался твердо стоять на ногах, когда соскочил с коня.

Это было делом чести — предстать перед лордом Имгри с выражением холодной невозмутимости на лице.

Имгри не так стар, как мой отец, но, казалось, никогда и не был молодым. Словно бы с самой колыбели он все планировал и предусматривал: если не свои действия, то изменения внешней ситуации.