Медленно, пробуя ногой прочность опоры, взбирался Кулибин с работником. Более часа длился подъем. Тихо наверху, голос звучит глухо. Вековая пыль на стропилах. А паутины нет: так высоко муха не залетит, нечем кормиться пауку.

Кулибин осмотрелся. Приказал работнику подвинтить ослабшие болты, заклинить рассохшиеся балки. И более делать было нечего. Посидел на балке, рассматривая строение шпиля, запоминал. Может пригодиться. Внизу стоял Кваренги. Плакал. Он тревожился за Кулибина. Всякую минуту ожидал — вот сорвется. И себя жалел. Стареет, не решился лезть. Император будет недоволен. Лишит, пожалуй, пенсиона.

Кулибин начал спускаться. И спуск был труднее подъема — подчас на руках приходилось висеть, нащупывая опору для ног. Здоровье было крепко, однако и сам не ждал от себя такой сноровки.

Рапорт императору писал Иван Петрович. Шпиль осмотрен, повреждения исправлены. И по рапорту так выходило, будто он поднимался на шпиль вместе с Кваренги. И, все еще плача от пережитого страха, от грустных мыслей, Кваренги подписал рапорт. Да, выходило, будто оба лазили. И как-то сразу архитектор успокоился, повеселел; кажется, даже поверил, что лазил на шпиль.

Император был доволен. По сему случаю вспомнили, что Кулибину за смотрение над дворцовыми часами забыли платить жалованье, и выдали за четыре прошедших года.

Ну вот, не зря лазил — с особо беспокойными долгами можно расплатиться.

Однако важных перемен в обстоятельствах все не было, больших дел вершить не представлялось возможным.

Слава же была ныне — после спуска «Благодати» — не дворцовой, как при покойной императрице, а народной.

Ходил по столице, слегка прихрамывая, однако без костылей, артиллерии офицер Непейцын. Бывал в трактирах, показывался на гуляньях и был человеком известным — кивали на него: безногий ходит.

А свершилось это трудом Кулибина. При знаменитом штурме Очакова потерял Непейцын ногу. И по просьбе его взамен потерянной ноги построил ему Кулибин новую — механическую.

По чертежам Ивана Петровича изготовил ее седельный мастер из металла, кожи и дерева. Нога сгибалась в колене и в плюсне подобно натуральной, изготовлена же была на шарнирах с пружинами; при ходьбе бесшумна, и надевались на нее чулок и башмак. Поупражнявшись, Непейцын ходил даже без тросточки, забросив на чердак костыли.

Между тем обстоятельства Кулибина становились все теснее и надежды к лучшему не предвиделось.

Давно умер Эйлер — защитник Кулибина в делах академических. Екатерина Дашкова, невзлюбившая Кулибина во время своего президентства в академии, сумела ему досадить и на предбудущие времена: укрепила в академии отношение к механику оскорбительно небрежное. Денег на опыты не было. Росли долги...

Вот и новое царствование. Задушен Павел, на престол российский взошел Александр Первый. Когда-то Кулибин построил для него игрушечную гору с хрустальным водопадом, мельницами и прудом. Развлекал его комнатным фейерверком без пламени.

Александр прелестно умел изображать сердечность. Он принял Кулибина, как друга, целовался с ним, смотрел в глаза пустыми глазами, скрывая зевоту. Кулибин был ему не нужен, в сварах академических разбираться не было ни надобности, ни охоты.

И Александр милостиво отпустил Кулибина на родину после службы тридцатилетней в Академии наук.

Впрочем, дал пенсион, дал денег заплатить долги по прежним опытам...

Вот и конец петербургской жизни. Тридцать два года прожил в Волковом доме. Позади все радости большого труда, важных побед, европейской славы. Позади все горе похороненных замыслов, восхищение государей и вельмож игрушками и небрежение их к пользе общественной.

Обиды большие. Ну, да бог с ними, с обидами. Мастерские академии оставил такие, каких в стране не видано. И мастеров вырастил добрых — за выучку спасибо никто не сказал. Бог с ними, с обидами, с канцеляриями, Дашковыми, вельможами да господами академиками... На обиде жизнь не построишь. Что прошло — из памяти выкинуть.

В дорогу Кулибин собирался рассеянно. Бросал укладку, садился за чертеж. Новые замыслы просились на бумагу. Не на стариковский отдых ехал Кулибин в Нижний Новгород. Ехал он на новый труд и о своих преклонных годах не вспоминал. Ему еще надо было много жизни. Сколько придумано, сколько опытов нужно, сколько надо построить...

Да, опыты. На них опять потребны деньги.

И Кулибин добивается, чтобы ему дали в долг, в счет пенсии, шесть тысяч рублей для работы над новым изобретением, предназначенным к пользе общественной.

Что ж, пускай трудится для пользы общественной за собственный счет. В долг дать можно.

Прощай, Нева, река нарядная, река недобрая, придворная, в гранит одетая!

Здравствуй, Волга привольная, широкогрудая! Здравствуй, Волга бурлацкая!

Волга бурлацкая! Сколько говорено было в молодости с бурлаками, сколько видано немыслимой тяжести их труда! Вздутые мускулы, стертые лямкой плечи, натруженные ноги, струйки пота на темно-багровых лицах. И песни у костра на вечернем отдыхе.

И силушки стало после песни еще сплясать вприсядку. И недолгий сон. И наутро лямки на плечи —

Могучие люди. Да сила их не по-людски в расход идет. Съедает здоровье бечева, в чахотку вгоняет проклятая.

Бережно хранил Кулибин память о том, как первому мастерству учился у бурлаков — с топором да с ножом, словно с тонким инструментом, управляться. Терпению у бурлаков учился, гордости в несчастии, вере в светлые дни. Вспоминал и грустный и бодрый напев бурлацкий:

Пойдет еще жизнь на новом месте, пойдет...

С молодости, с тех встреч на бурлацком базаре, была мысль — снять лямку с крестьянских плеч, освободить их от труда нелюдского, выполнения лошадиной должности.

Засыпает Кулибин в возке. Трясется возок по Нижегородскому тракту, по тяжелой осенней дороге.

Рядом тяжко вздыхает жена, Авдотья Васильевна; неможется ей.

И снится Кулибину не Волга — снится серая Нева. И на Зимнем дворце орел. Не тот, что в молодых снах слетал на подоконник, вещая славу и удачу. Черный, когтистый, с горбатым жадным клювом — двуглавый орел царского герба. Одна голова налево отворотилась, другая — направо. Сонный взгляд у орла — то ли с важной думой, то ли вовсе пустой. И смотрят обе головы мимо.

А у открытых по летнему времени окон дворца обмахиваются кружевными платочками сановники, стоя боком к Неве. Смотрят мимо: одним глазом на дверь во внутренние покои — оттуда выйдет императрица, другим — на вельможу в случае, неторопливо гуляющего по залу.

Тот сон не игра воображения, а воспоминания минувшего. Без малого двадцать лет назад шло по Неве строенное Кулибиным судно. И подобного судна на российских реках прежде не видано.

Была то еловая расшива с большой, толстой мачтой и высоко поднятым носом. Простая расшива, в каких по Волге товары возят. А невидаль в том, что у левого борта и у правого борта высокие гребные колеса. Они медленно крутятся — не поймешь, какой силой. Бурлаки бечеву не тянут, парус не поднят, гребцов нету, а идет расшива вверх по течению. Неторопливо, а идет,— ялик с двумя гребцами еле за ней поспевает. Ветер встречный, волны идут поперек судна.

Когда поднимается на волне нос расшивы, видна бечева. А бурлаков нету. Креплена бечева к валу на расшиве. На том же валу и гребные колеса насажены. А другой конец бечевы за полверсты вверх по течению обвязан вкруг столба, поставленного на берегу.