Река сама несет расшиву, да не вниз по течению — тут чуда бы не было,— а против течения. Вода текучая на плицы колес давит, и колеса крутятся. С колесами и вал, на который они насажены, вертится. А на вал бечева наматывается. И подтягивает расшиву к столбу, что на берегу за полверсты в землю вкопан. Как подойдет расшива к столбу, конец бечевы снимают да всю бечеву с вала на расшиве сматывают. И на ялике завозят ее снова на полверсты вперед, крепят конец на берегу.

Не быстрый ход, да ведь бурлаки-то тянут не шибче. Десять верст прошли от зари до зари — хозяин доволен. А тут на кулибинском судне тяжелый труд вода несет — не люди. Вот где выигрыш, вот о чем заботился Иван Петрович... Неторопливо выходит из внутренних дворцовых покоев императрица и шествует к окну. Мимо Зимнего дворца идет судно. Императрица смотрит. И вельможи, что прежде мимо глядели, став вполоборота, скосили глаза — один глаз на судно, другой на государыню.

Императрица улыбнулась. И улыбнулись вельможи. Императрица помахала кружевным платочком — и высунулись из окон дворцовых, затрепыхались десятки платков.

Шла расшива против течения, против ветра, покачиваясь на крутой волне.

На расшиве же пребывали члены Адмиралтейств-коллегий— комиссия для опробования судна.

И, завидев в окне императрицу, они сняли шляпы, низко кланялись и улыбались, показывая полное удовольствие.

Судно было комиссией одобрено.

Однако для установки в кунсткамере, наряду с прочими редкостями, самоходное судно по размерам было неудобно. Увеселительных прогулок по Неве в тот год не затевалось, и с новым умопроизведением господина Кулибина делать было нечего.

Пользы от него не предвидели: труд бурлаков был в те годы отменно дешев.

А об освобождении бурлаков от лошадиной должности мечты у императрицы не было.

До времени Кулибин разговор о судне оставил. А время не приходило. Обстоятельства становились год от года все хуже. Императору Павлу до волжского судоходства дела вовсе не было. Император же Александр, вступив на престол, отдался высоким мыслям о благоденствии и славе России, а в мелочи не вникал.

Ехал Кулибин в Нижний за делом: построить новое самоходное судно и показать воочию его выгоду тем, кто возит товары по Волге,— судовщикам да купцам. Для того и взял вперед пенсию — на строение судна...

То потряхивает возок на ухабах, то вязнет он в грязи. Дурна дорога. Иван Петрович считает в уме — который раз! — сколько купцам будет денежной выгоды от самоходных судов. Только этим и взять можно. О тяжести бурлацкого труда разговор был бы совсем без пользы — то для купцов не великой важности дело. Выдюжит русский мужик, он могуч.

Едва внесли ямщики вещи в старый дом на Успенском съезде, едва открыли ставни и раскинули постель для совсем разболевшейся Авдотьи Васильевны, как Иван Петрович ушел со двора.

Не друзей отыскать, не родным местам поклониться, быстрым шагом спускался он к Волге. Развернул бережно укутанный в тряпицу прибор, который придуман и построен им в Петербурге перед отъездом, опустил его в воду и присел на берегу.

Прибор был для измерения силы речного стремления.

Сидел до темноты, записывал, что показывает прибор, считал.

А дома встретила испуганная служанка. Плохо, вовсе плохо Авдотье Васильевне. Послал Иван Петрович за лекарем...

Бедой началось житье нижегородское, тяжким горем. Умерла Авдотья Васильевна. Как занемогла в трудной дороге, так и не оправилась. Скончалась в тяжелых родах.

И стало Ивану Петровичу одиноко и немило в отечестве своем, в родном Нижнем Новгороде.

Казалось, что стареет, что болезни начинают одолевать, пришли думы о смерти.

Пишет Иван Петрович письмо старшему сыну, Семену Ивановичу, как перед смертью пишет. А что завещать? Труды неоконченные? Или заботу о применении к пользе общественной творений, за долгую жизнь свершенных?

Нет, такую ношу сыну не снести. И не по нраву Ивану Петровичу на чужие плечи класть свою заботу. Одно завещал Семену: пусть позаботится старший о младших, о восьми братьях и сестрах.

А свои дела самому справлить надо. Что успеет.

Много надо успеть. Неужто же судно водоходное не пойдет по Волге?

И от той мысли словно сил прибыло.

Выходит Иван Петрович из спаленки приземистого своего домика на Успенском съезде. Не нажил добра за долгую жизнь — дом беднее родительского стал.

Садится Иван Петрович за стол, перебирает бумаги. Ныне время не чертежам, не расчетам техническим, а расчетам купеческим. Доказать надо выгоду машинных судов.

И натягивает Иван Петрович сапоги на больные ноги, выходит из дому. Идет он к сыновьям купцов, которых знал в молодые годы, идет к судовщикам. Узнает цены за перевоз товаров по Волге и много ли нынче бурлацкой артели за путину платят. Заводит речь о судах машинных.

Работных людей вполовину менее против прежнего потребно будет, а переделывать суда на машинные не столь уж дорого.

Купцы на те речи Кулибина хмурятся. Нет расчету. Бурлаков менее будет приходить в города, а они перед путиной и после расчета осеннего — почитай, главные Покупатели в лавках приволжских городов. Мелкий торг в запустение придет. А с мелкого торга большой капитал собирается. Нет, не с руки.

И хозяева судов пользы для себя не видят. Старые расшивы еще крепки, годы прослужат. Расчету нет их ломать. Артели бурлацкие нынче не дорожатся — одна запросит побольше, другие ей цену собьют. Нет, не с руки новые суда заводить. Пользы не видно.

Ходит Иван Петрович по нижегородским улицам, не опираясь на палку. Нельзя стареть. Дел еще много. И заботы нынче такие, что приказным более под стать, разговорных дел мастерам, нежели механическому художнику.

Боятся уходить от старины нижегородские купцы. И дома их как были — строением мерзки, с дедовской мебелью, на стене часы с кукушкой, что полвека назад Иван Петрович им чинил. И мысли дедовские, медленные. И торг ведут по старинке. Пользы своей не видят. Может, казна увидит?

Грузов казенных проходит по Волге в год десять миллионов пудов. На тысячу пудов — четыре бурлака. На расшиву в двадцать тысяч пудов — артель в восемьдесят бурлаков. А на судно машинное потребуется лишь сорок работников. За вычетом расходов на содержание машинного судна пользы казне от сокращения числа работников полмиллиона рублей в год. Большие деньги!

Купил Кулибин расшиву, ходившую с грузом соли, и строил к ней машину своим иждивением.

Жизнь налаживалась. Даром что седьмой десяток на исходе — привел Иван Петрович в дом жену, Марию Ивановну. Из бедной семьи взял. Трудно ему было с хозяйством управляться, не тем мысли заняты, досуга нет на мелкие дела, да и неприютно жить одинокому.

Был он еще статен, дюж, глаза от работы молодели. Только по седой бороде да больным ногам — старик.

Веселее стало в дом возвращаться с верфи, с хождения по нужным людям. В спальной горенке малая дочка попискивает, на столе вкусный обед.

Долго светится по ночам окно кабинетика. Иван Петрович работает. Судно судном, это дело важное, но в большом счете может быть и не главное.

Давняя мечта есть, опыты тайные, ночные, при окнах, занавешенных наглухо,— только в малую щелку свет наружу пробивается.

Три десятилетия как опыты начаты. И кажется — близок конец, достижение, трудам всей жизни венчание.

Кулибин снимает холщовый чехол с секретной машины. Под чехлом — деревянное колесо. Изнутри к колесу подвешены грузы разного веса.

Колесо должно само себя крутить. Надобно только грузы так подобрать, так разместить, чтобы колесо завертелось. И выгоды проистекут неисчислимые.

Колесо без лошадей, без людей, без всякой тяги — единственно своею силою — способно будет возить тяжести хоть по ровному месту, хоть в крутую гору. К судну приделанное — поведет оно судно вверх по течению. На месте поставленное — будет колесо мельничные жернова крутить, воду поднимать, да и всякую другую работу выполнит. Минет надобность в конях, в ветре, в колесах водяных.