Лу села на свое место. Я заплатил парню, и он вернулся к себе досыпать. Я завел машину и понесся сломя голову; так мы ехали еще часа два. Лу не двигалась. Казалось, она спит; я совершенно успокоился, и вдруг она потянулась, открыла ящик и на сей раз выпила три стакана один за другим. Теперь я не мог взглянуть на нее, не возбуждаясь. Я пытался продолжать вести машину, но, проехав еще десять миль, остановил тачку на обочине. Была еще ночь, но уже чувствовалось приближение рассвета; ветра в этих краях не было. Кругом рощицы, кусты. Что-то около получаса назад мы проехали какой-то город.

Я нажал на тормоза, хлебнул из бутылки и сказал ей, чтобы выходила. Она открыла дверцу и взяла свою сумку, я пошел за ней; она двинулась в сторону деревьев и остановилась, не дойдя до них, попросила у меня сигарету; я оставил сигареты в машине. Я сказал ей, чтобы подождала меня; она стала рыться в сумке, ища их, но я уже пошел к машине, почти побежал. Я взял и буиылку тоже. Она была почти пуста, но у меня было еще в багажнике.

На обратном пути мне трудно было идти, и я начал расстегиваться, еще не дойдя до нее; в этот момент я увидел вспышку выстрела револьвера и тут же почувствовал, что мой левый локоть словно раскололся; рука моя повисла вдоль туловища; если бы я не расстегивался, то заполучил бы эту штуку прямо в легкие.

Эти мысли промелькнули в одну секунду; еще через секунду я бросился на нее и выкрутил ей запястье, а потом я нанес ей удар кулаком в висок изо всех сил, потому что она попыталась меня укусить; но я находился в неудобной позиции и к тому же испытывал адскую боль. Она получила свое и опустилась на землю, и осталась без движения; но дело мое еще не было закончено. Я подобрал револьвер и положил его себе в карман. Это был всего-навсего калибр 6,35, как и мой, но сучка прицелилась точно. Я бегом вернулся к машине. Я придерживал левую руку ладонью правой и, наверное, гримасничал, как китайская маска, но я был в такой ярости, что не отдавал себе отчета в том, какую боль испытываю.

Я нашел то, что искал, — веревку — и вернулся. Лу зашевелилась. У меня в распоряжении была одна лишь рука, чтобы связать ее, и мне было больно, но когда это было сделано, я начал бить ее по лицу; сорвал с нее юбку и разорвал пуловер, и опять стал бить по лицу. Мне пришлось придерживать ее коленом, пока я снимал с нее этот чертов свитер, но мне удалось лишь расстегнуть его спереди. Начало понемногу светать; часть ее тела была в более густой тени дерева.

В этот момент она попыталась заговорить и сказала мне, что я ее не получу, и что она только что позвонила Дексу, чтобы он предупредил фараонов, и что она поняла, что я подонок, когда я заговорил о том, что надо прикончить ее сестру. Я рассмеялся, и тогда она изобразила на лице тоже что-то вроде улыбки, и я влепил кулак ей в челюсть. Грудь ее была тверда и холодна; я спросил у нее, почему она выстрелила в меня, и попытался овладеть собой; она сказала, что я грязный негр, что Декстер сказал ей это, и что она поехала со мной, чтобы предупредить Джин, и что она ненавидит меня, как никого никогда не ненавидела.

Я опять рассмеялся. В груди моей словно колотился кузнечный молот, руки дрожали, левая сочилась кровью; левое предплечье пронзал ток.

Тогда я ответил ей, что белые убили моего брата, и что меня получить будет потруднее, во всяком случае, она получит свое сполна, и я сжал одну из ее грудей так сильно, что она чуть не потяеряла сознание, но она молчала. Я надавал ей пощечин до полусмерти. Она опять открыла глаза. Наступило утро, и я видел, как они сверкают от слез и ярости; я наклонился над ней; я, наверное, принюхивался, как какое-нибудь животное, и она начала вопить. Я укусил ее между ног. Рот мой был полон черных и жестких волос оттуда; я отпустил ее ненадолго и потом впился опять — ниже, где кожа нежнее. Я погрузился в запах ее духов, она надушилась и там, но она вопила, как свинья, от этих криков по коже бежали мурашки. Тогда я сжал зубы изо всех сил и не отпускал. Я почувствовал, как брызнула мне в рот кровь, а поясница ее извивалась, несмотря на веревку. Лицо мое было залито кровью, и я немного отполз на коленях. Я никогда не слышал, чтобы женщина так кричала; вдруг я заметил, что кончил в штаны; это потрясло меня, как никогда, но я испугался: вдруг кто-нибудь появится. Я чиркнул спичкой, увидел, что она вся в крови. В конце концов, я стал лупить ее как попало правым кулаком, сначала в челюсть, почувствовал, как разбились ее зубы, и продолжал — я хотел, чтобы она перестала кричать. Я ударил ее сильнее, а потом задрал ее юбку и заткнул ей рот, и сел на голову. Она извивалась, как червяк. Я не мог и подумать, что жизнь так крепко засела в ней; она так резко дернулась, что я подумал — сейчас мое левое предплечье сорвется, я отдавал себе отчет в том, что до того разгневан, что мог бы с нее живьем сорвать кожу, тогда я поднялся, чтобы добить ее ногами, и всем телом налег, поставив башмак ей на горло. Когда она уже не шевелилась, я почувствовал, что это подступило опять. Колени мои дрожали, и я боялся, как бы самому не откинуть концы.

Мне бы надо было взять лопату и кирку и закопать ее, но теперь я боялся полиции. Я не хотел, чтобы меня поймали прежде, чем я ликвидирую Джин. Теперь меня вел вперед малыш; я опустился на колени возле Лу. Я развязал веревку, стягивающую ей руки; на запястьях ее остались глубокие следы, и на ощупь она была рыхлая, как все мертвые сразу после того, как умерли; груди ее уже одрябли. Я не одернул юбку с ее лица. Я не хотел больше видеть его, но я взял ее часы. Мне нужно было иметь что-то, что принадлежало ей.

Я вдруг подумал о своем собственном лице и побежал к тачке. Взглянув в зеркало заднего вида, я обнаружил, что все легко поправимо. Я ополоснул лицо виски; рука моя больше не кровоточила; мне удалось стянуть рукав и плотно перевязать руку с помощью шейного платка и веревки. Я чуть не взвыл, до того мне было больно: мне ведь надо согнуть руку; мне, однако, это удалось, вытащив из багажника вторую бутылку. У меня ушло на это немало времени, и солнце было уже близко. Я взял в машине пальто Лу, пошел и бросил его на нее; я не хотел таскать его с собой. Я не чувствовал под собою ног, но руки мои дрожали поменьше.

Я опять сел за руль и отъехал. Я спросил себя, что она могла сказать Дексу; ее россказни о полиции начали меня забирать, но по-настоящему я о них не задумывался. Это шло вторым планом, как звуковой фон.

Я хотел заполучить Джин, и еще раз ощутить то, что я дважды ощутил, уничтожая ее сестру. Я только что нашел то, что всегда искал. Полициия — да, это меня доставало, но в ином смысле; это не могло помешать мне сделать то, что я хотел сделать; у меня был выигрыш во времени. Придется им побегать, чтобы схватить меня. Мне оставалось проехать чуть меньше трехсот миль. Моя левая рука почти онемела, и я вовсю жал на газ.

Я стал понемногу кое-что припоминать, когда мне оставался час езды до места. Я вспомнил день, когда впервые взял в руки гитару. Это было у соседа, и он тайком учил меня играть; я наигрывал одну лишь мелодию: «Когда идут святые» — и научился играть ее с паузами целиком и одновременно напевать. И однажды вечером я взял гитару у соседа, чтобы сделать дома сюрприз; Том стал петь вместе со мною; малыш прямо с ума сошел, он стал танцевать вокруг стола, словно шел рядом с выступающими по запасной дорожке; он взял палку и вращал ею. В этот момент вернулся отец, и он пел и смеялся вместе с нами. Я отнес гитару соседу, но на следующий день нашел другую на своей кровати — купленную по случаю, но еще в очень хорошем состоянии. И каждый день я понемногу учился играть на ней. Гитара — инструмент, который делает вас ленивым. Берешь ее, наигрываешь мелодию, а потом откладываешь, полодырничаешь, и опять берешься за нее, возьмешь один-два аккорда или аккомпанируешь себе, насвистывая. И дни проходят очень быстро.