– В Петербург по ученым делам, поди?

– К сожалению, нет. Политика.

Я удивленно поднял брови. Нет, потом Вернадский вроде бы стал кадетом, но в первую революцию ничем не отметился. Он заметил мою реакцию и объяснил:

– Ездил завершать дела, связанные с выходом из членов Государственного Совета. Был избран от университетов, а летом вышел в знак протеста против роспуска Думы.

– Струсили, значит… – решил я спровоцировать профессора на эмоции. Так человек лучше раскрывается. И это сработало.

Академик кинулся в объяснения. И про народную свободу, и про произвол властей, все как по нотам, программа партии конституционных демократов.

– Все это слова да отговорки, Владимир Иванович. Сколько раз за учеными людьми замечал – чуть что не по вам, сразу воротите морды, извиняйте, лица, и в сторонку, в сторонку, дескать, разбирайтесь теперь сами, без меня, такого умного. Грех это, гордыня. Вы за малых сих в ответе и бросать потому никак права не имеете, – малость перефразировал я одного французского летчика.

Академик аж пятнами пошел, руками замахал.

– А как же народ без водительства вашего? – решил дожать я его, дождавшись конца спича. – Оно, конечно, удобнее да благолепнее со своими друзьями-профессорами все обсудить да решить, да только Россия страна крестьянская и православная. У нас на каждого профессора тыщщи землепашцев, а вы все хотите помимо них да над ними придумать, а потом эдак с барского плеча вниз кинуть – пользуйтесь, мол. А коли что не по вам – удрать в знак протеста, хе-хе. Сделал все что мог, совесть чиста. А вот фигу вам!

Дожимал я Вернадского долго. Почти всю дорогу до Москвы. И в итоге дожал. Признал академик мою правоту.

– Это народ вас выродил, выучил, недоедал, чтобы вы учеными смогли стать. Должны вы ему, Владимир Иванович! Ой, как должны!

Уже пошли пригороды Москвы, я увидел, что Вернадский растерялся.

– Что же делать?

– Идите ко мне в партию. Небесная Россия. Сам царь добро дал на нее.

– Его Императорское Величество?

– Так и есть. И со Столыпиным у меня по-хорошему все. Вот увидите какие дела закрутим вместе. Заодно и должок народу отдадите. Все ради него затевается!

Галантерейщик и кардинал – это сила! В моем случае крестьянин и профессор. А если без шуток – Вернадский мне был нужен. Глядишь умеренную интеллигенцию в партию за собой притащит. Придаст «небесникам» вес и авторитет.

– Хорошо, я подумаю – кивнул академик – Человек вы очень своеобычный. Может что-то и получится. Думаю, надо вам для начала встречу с моими коллегами устроить.

– А устройте, Владимир Иванович. Мне шибко интересно, что умные люди думают.

Паровоз издал громкий гудок, я увидел начало перона. Мы обменялись с академиком контактами и я понял, что Москва меня встречает вполне хорошо. Успех надо было закрепить.

Московские иоанниты встретили меня настороженно, о событиях в Питере они уже знали, а тут сама новая метла приехала. Потому я сразу разгон учинять не стал, хотя было за что – портреты Иоанна Кронштадтского так и висели в красных углах наравне с образами.

Выслушал старших, раздал привезенную с собой литературу – программу «небесной России», газету «Слово», нечто вроде методички по устройству общины, которую мне накорябали капитан и Мефодий Акинфич, а Елена привела в удобочитаемый вид.

В груди приятно защемило. Лена, Лена… Эсерка оказалась на деле весьма свободных взглядов. Стоило Лохтиной отъехать на крещение к родственникам, девушка ничтоже сумняшеся, запрыгнула ко мне в постель. Зашла в кабинет по какой-то надобности, сама заперла дверь.

Чулок, корсета под платьем уже не было – подготовилась!

– А как же Андрей? – заикнулся я, поднимая ей подол и целуя в шею.

– Мальчишка, – хрипло ответила Елена.

В Москве я назначил ответственных, озадачил – сам общинный дом вычистить-выскоблить, и разослать по городу людей, присмотреть, где можно организовать приют. Сам же сел за московские газеты, посмотреть, чем город живет.

Фельетоны про рождественское и святочное обжорство до чеховских высот не дотягивали, светская хроника меня интересовала мало, но вот в позавчерашнем сытинском «Новом слове» обнаружилась заметка о приезде в город графа Толстого. Того самого, бородатого-сапогатого.

А за Львом Николаевичем, насколько я помнил, целое движение числилось, его именем названное – толстовцы. И его последователи по всей стране создавали колонии или, как их еще называли, культурные скиты. Рядом с Москвой вроде должна такая быть… или рядом с Тверью, не помню. Много их было, все потом под каток репрессий попали при советской власти. Что любопытно – не только в России были у графа сторонники, а по всему свету, вслед за мировой литературной славой. Вон, даже Махатма Ганди начинал, как толстовец, а потом развил идею ненасилия до сатьяграхи.

А еще за Толстым пошла крупная секта, духовники или молокане… Давно читал про них и мельком, точно не помню. Вроде они потом все скопом в Канаду переселились.

Принципы толстовства в целом к моим идеям подходят, разве что с непротивлением и вегетарианством надо подумать. Я, положим, понимаю потенциал непротивления, Ганди-то колониальный режим в Индии свалил ненасильственными методами, но вот поймут ли остальные? Примут, не примут? А вот к «я веган!» относился плохо, хотя в теле Распутина мяса почти не ел, предпочитая рыбу. Возможно, это из-за того, что все известные мне веганы довольно бесцеремонно навязывали свои убеждения. Если здесь такие же – нафиг-нафиг. А вот всеобщая любовь и нравственное совершенствование и у нас в программе записаны, а то же толстовское «опрощение» это, по сути, более моральный вариант дауншифтинга.

Так что граф это не только всемирно известный писатель, но и пять-шесть килограммов легкоусвояемого… то есть, серьезный ресурс, даже если толстовцы станут не участниками «Небесной России», а хотя бы союзниками. А значит – срочно нужно идти и говорить с дедушкой, Толстому-то уже под восемьдесят, сколько ему жизни осталось?

Я свернул газеты и быстренько набросал тезисы, которые посчитал нужными обсудить со Львом Николаевичем. Еще раз окинул хозяйским взором суету в общинном доме, шикнул на сунувшихся было ко мне двух мужичков, оделся и вышел на улицу.

Извозчик сыскался сразу, на углу – сидел на козлах саней, запряженных меланхоличной лошадью, хрупавшей овес из надетой на морду торбы. Судя по справному зипуну и аккуратной барашковой шапке, он был не из «ванек», а работал круглогодично.

– В Хамовнический переулок сколько?

Автомедон оценил мой прикид и уверенно заявил:

– Полтинник.

Это была слишком высокая цена, от общины иоаннитов в Замоскворечье езды было полчаса не торопясь, за такое брали тридцать копеек, что я и предложил. Возница тут же начал торговаться, указывая на отличное состояние саней, полости, выезженную лошадь, цены на овес, скорость дрейфа айсбергов… Сговорились на тридцати пяти.

– В Хамовническом куда прикажете, барин? – спросил извозчик с некоторым оттенком разочарования, снимая торбу с лошади и устраиваясь на облучке или как его там называют.

– Графа Толстого дом знаешь?

– Знаю, как не знать. Граф-то сам никогда не ездит, все пешком ходит, как простецы, а вот домашние его, бывает, кликнут кого из наших. Или к ним кто едет, давеча двух господ возил и на неделе еще одного. Только зря вы едете.

– Это почему же?

– Не принимают граф нынче, хворые, прежних седоков развернули, и вас развернут. Я ради такого дела даже подожду, обратно довезу.

От этих слов я задумался, действительно – чего это я так нахрапом? Не к полицмейстеру еду, к властителю дум, как тут принято выражаться, без предупреждения, здрасьте, я ваша тетя! Может, стоило сперва посыльного отправить, договориться о встрече…

А неплохо граф устроился. Добротный дом, правда, не сильно господского вида, службы, сад как бы не в гектар, сторожка при воротах. Там-то я и обломался с визитом. Дворник на мой вопрос заявил, что никак невозможно, а в ответ на нетерпеливое движение к калитке попросту запер ее перед моим носом.