— Скоро ты будешь говорить, как мы.

Поев, я почувствовал, что смертельно устал. Он это понял — от его взгляда ничто не ускользало. Он расстелил на земле какую-то шкуру. Едва улегшись на нее, я сразу же заснул. Было, очевидно, около полудня. Не знаю, сколько я спал — день и ночь или два дня и две ночи. Проснулся я оттого, что замерз. Очевидно, я ворочался во сне и раскрылся; наверное, еще и закричал, потому что Карталон протянул ко мне руку и укрыл меня. Но я уже не спал и слышал, как он захрапел.

Тогда я бесшумно скинул покрывало и прополз до щели, сквозь которую увидел звездное небо. Я выскользнул в ночь. Потом попытался угадать, где может быть Сур. Как только мои глаза привыкли к темноте, я разглядел слонов. Они стояли друг возле друга, как холмы, но один показался мне выше других. Я уже хотел было к ним направиться, когда вспомнил о цепи, которой Карталон привязал слона. Тогда я нашел между палаток тропу, ведшую из лагеря. Часовых не выставили — да и зачем: никакого врага больше не было.

Когда я вышел из лагеря, то сначала не мог понять, в каком направлении лежит Сагунт. Под двумя звездами, сверкавшими над горизонтом, громоздилась темнота. Я пошел на звезды. Я долго блуждал среди развалин, некоторые из них еще дымились. Когда я нашел место, где находился наш дом, ставший теперь кучей развалин, забрезжил рассвет. Я начал ждать. Ждал отца, мать, ждал брата. Я решил ждать до тех пор, пока они вернутся, или умереть здесь.

Стало совсем светло, и я начал замерзать. Вставало бледное, обескровленное солнце. Я смотрел на него и удивлялся, что у него еще остались силы подняться в небо. Когда я немного согрелся в лучах солнца, то увидал человека. Я сразу узнал его, но даже не попытался убежать. Я не мог подняться. Мне казалось, что я привязан.

Карталон был один, без Сура. Я почувствовал спазмы в горле и подумал: «Теперь уже нет никого, кто объяснил бы ему, как со мной обращаться».

Он остановился рядом, глядя на меня. Взгляд его не был злым. Когда он начал говорить, спазмы в моем горле прошли. Он говорил о Суре, больше ни о чем. Одну фразу он повторял без конца: «Сур ждет тебя». Он говорил по-финикийски, только изредка вставляя чуждые ему слова. Но я его понял. Когда он кончил, я осмелился взглянуть на него. Я опять увидел шрам на его лице, но на этот раз я подумал: «Разве он виноват, что ему рассекли лицо? Не сам же он это сделал! Это сделал кто-то другой». И вдруг я представил себе этого другого. Я испугался. У этого человека было такое выражение лица, как и у моего отца в тот момент, когда он схватился за оружие. Я уже видел это выражение на многих лицах. В то мгновение, когда эти люди собирались убить, их глазами как-будто смотрела сама смерть…

Позади Карталона я видел груды развалин — еще недавно там были дома. Карталон был один из тех, которые разрушили Сагунт. Его послали, чтобы убить меня. Но он этого не сделал. И вот он нашел меня во второй раз.

Чем дольше я на него смотрел, тем тяжелее мне было думать, что люди — такие, как он, — сровняли Сагунт с землей. Я пытался внушить себе, что город разрушило землетрясение, а вовсе не человек в красном плаще, вовсе не такие, как Карталон. Я хотел жить с ним в мире — с этим человеком, пришедшим от Сура.

Карталон присел рядом. Он вынул из кармана кусок хлеба, разделив его со мной. Я был голоден и стал есть. Солнце пригревало, я больше не дрожал. Покончив с едой, мы продолжали сидеть рядом, не произнося ни слова.

Я заметил, что правая рука Карталона обвязана куском кожи. Кожа была уже старой, засаленной и поблескивала на солнце почти как металл.

Карталон время от времени все еще поглядывал на меня; при этом он немного склонял голову набок почти как Сур. Я видел, что ему нравится сидеть на солнце. Он посмотрел вверх, но тут же отвел взгляд: солнце уже сильно раскалилось.

И вдруг Карталон указал на почерневшее бревно. Оно лежало возле наших ног. Из трещины выглядывала ящерица. Зеленая, она резко выделялась на обугленном дереве. Сперва она высунулась наполовину, потом осмелела и вылезла вся. Я увидел, что ее хвост кончается тупым обрубком. Ящерица прошмыгнула по дереву, потом оглянулась, резко повернув голову. Карталон наклонился вперед, приглашающим жестом протянул ящерице раскрытую ладонь, и она с любопытством приблизилась — может быть, ее привлекла блестящая кожаная повязка? Ящерица вспрыгнула на ладонь, Карталон быстро сжал пальцы. Я опять испугался. Карталон же взял ящерицу двумя пальцами и показал мне на обрубок хвоста.

— Отрастает, — сказал он и отпустил ящерицу. — Потом он хлопнул меня по плечу. — Сур, — напомнил он мне и встал.

Я тоже встал и пошел за ним.

Для слонов наступило время, когда они опять стали просто слонами.

Война кончилась. Приближались холода, и солдат-наемников, мечтавших об отпуске, отпустили на родину: в Ливию[11], на Балеарские острова[12], в ближние и дальние деревни Иберии. В сторожевых башнях и укреплениях, сооруженных вдоль побережья, был оставлен только небольшой отряд. В лагере остались часовые, главным образом нумидийцы и спартанцы.

Лагерь соорудили неподалеку от столицы страны — Нового Карфагена. Город тоже вырос на берегу моря и быстро расцвел. Его порт, так же как и в Сагунте, был открыт на юг. Между Карфагеном и Новым Карфагеном оживленно сновали корабли. Они увозили серебро, рыбу и рабов в Африку и доставляли оттуда драгоценные товары и наемных воинов. С севера через Новый Карфаген везли олово. Многим наемным воинам[13] Новый Карфаген так нравился, что они забывали о родине. Гарнизон лагеря проводил там почти все свободное время. Возвращаясь в лагерь, воины хвастались городскими приключениями. Большинство этих рассказов не предназначались для моих ушей, но солдаты были так пьяны, что забывали об этом.

Один карфагенянин, много лет плававший по морю, любил встречать восходы солнца на скале возле порта — вовсе не из-за солнца, а из-за приходивших на рассвете кораблей.

— Некоторые из них приходят под кроваво-красными парусами, — рассказывал он.

Я видел это еще в Сагунте, но в новом городе я не хотел смотреть на такое.

Слоны доставляли мне много хлопот, особенно Сур. Я должен был содержать его в чистоте и кормить. Чем ближе я знакомился с этими гигантскими существами, тем удивительнее они мне казались. Все в них было особенным, даже их жажда и голод. Сур легко съедал за день до сотни мин пищи[14]. В его хоботе легко помещался огромный кувшин; он втягивал воду, потом поднимал хобот и выливал ее в рот. Твердую пищу Сур тоже брал хоботом, отправляя туда же. При этом он был привередлив: многое из того, что я ему приносил, оставлял нетронутым.

Бывало, он не трогал какую-нибудь ветку только потому, что она была не гладко обрублена, или ему не нравилось, что на ней попадаются увядшие листья. Однако он не был таким привередливым, когда срывал ветки сам. Больше всего любил он искать еду без нашего участия, и это не отличало его от других слонов. Но лакомками были все: они срывали с дерева кору, раскапывали бивнями землю, обнажая корни, срывали траву целыми пучками и, высосав из нее все соки, опять выплевывали. Учуяв в земле луковицу, они опускались на колени и долго копали бивнями или рыли хоботом, пока лакомый кусочек не отыскивался. Когда палило солнце, что бывало все реже, они обмахивались какой-нибудь веткой, а потом съедали ее. Увидев на дереве плоды, они раскачивали его головой, пока плоды не падали на землю. Часто они бывали при этом нетерпеливы, и если дерево их не слушалось, то они целиком выкорчевывали его бивнями.

У Сура был только один бивень — правый, — и я никогда не видел, чтобы он им орудовал. Когда я спросил об этом Карталона, тот ответил:

— Этот бивень всего лишь украшение — бивень-слугу он потерял.