Подробно исследованная популяция львов в кратере Нгоронгоро в Танзании дает ясное представление об опасностях, которым подвержены фрагментарные, малочисленные, изолированные популяции львов в любых других местах Африки. Возможно, львы, обитающие в кратере, внешне выглядят не хуже своих сородичей, но от глаз сокрыта генетическая уязвимость малочисленной популяции. Узкородственное размножение приводит к резкому снижению репродуктивности и выживаемости детенышей.

Исследования, предпринятые Крэгом Паркером в кратере, впервые выявили, что за четырехлетний период в Нгоронгоро не пришел извне ни один лев. В 1962 году в результате опасной инфекции, разносимой мухами, из по крайней мере семидесяти львов остался едва ли десяток. Впоследствии восстановилась их численность, но не богатство генофонда. Исследования Паркера, включавшие генетический анализ ферментов крови, привели к выводу об экстенсивном узкородственном размножении – явлении, почти неизвестном у львов Серенгети за пределами кратера. Генетическое разнообразие обитавших в кратере львов оказалось куда беднее, чем у их сородичей На всей остальной территории Серенгети. Образцы семени показали высокий уровень отклонения от нормы, что опять-таки указывает на узкородственное размножение. Второй этап генетических исследований выявил, что острый недостаток генетического разнообразия в иммунной системе львов, обитающих в кратере, делает их крайне уязвимыми для любой эпидемии.

Но вернемся к обитателям Тули. Опасность заключается в том, что иные критики создали впечатление о здешней популяции львов как о здоровой, по численности близкой к той, какую может прокормить данная территория; они даже утверждают, что имеет место иммиграция львов из других регионов. Как бы я хотел, чтобы это было так! Но, к сожалению, существуют параллели между львами Тули и львами, обитающими в кратере Нгоронгоро, хотя причины возникновения сходных ситуаций различны. Сколько же таких обреченных на страдания изолированных львиных популяций по всей Африке? Вот над чем следует поработать специализированной группе по кошачьим!

Недостаточно охранять подобные популяции от браконьеров и охотников. Границы, в которые их загнал человек, также обрекают их на гибель. Критика моей работы обнажила то, что игнорировать дольше нельзя: существование тихого врага, имя которому – генетическая эрозия.

Я проснулся на своей раскладушке, но не посмел шелохнуться: басистый угрожающий рев сотрясал воздух. В конце концов я медленно повернул голову к ограде и в мерцающем свете свечного огарка увидел одного из Близнецов. Поскольку я смотрел из положения лежа, он казался мне огромным; когда на его золотую шкуру падали отблески пламени, по ней пробегали тени, словно блуждающие призраки. Зверь стоял всего в двух шагах и ворчал, не спуская с меня глаз. И я не сводил глаз со зверя, заинтригованный его присутствием; с одной стороны, я был напуган, с другой – мне не хотелось, чтобы наша встреча прервалась. Меня словно загипнотизировали. Поскольку нас разделял высокий забор, я едва ли подвергался опасности и все же почувствовал прилив адреналина, и кровь, словно барабан, застучала в голове.

Близнец повернулся и тщательно обнюхал куст, который любил метить Батиан. Затем его взор снова переместился на меня. Внезапно ворчание смолкло. Воцарилась тишина, столь же жуткая, как и его ворчание. Зверь отступил и исчез в бездонной темноте ночи.

Когда Близнец предстал передо мной в кружке света, отбрасываемого мерцающим пламенем свечи, мною овладело чувство, которое, должно быть, повергало в трепет наших предков, – чувство, вызванное явлением Великого охотника африканской ночи. Древний человек не был защищен забором, и я думаю, если бы нас не разделяла надежная ограда, он непременно полез бы пощупать, что же я из себя представляю. Поскольку я находился в горизонтальном положении, он, возможно, и не признал бы во мне человека (который, кстати, не является самой лакомой для львов добычей) – сперва потискал бы меня, переломал все кости, а потом, распознав наконец, кто я такой, оставил на съедение тем, у кого вкус не столь разборчив, – разным там гиенам и шакалам. Испытанное отчасти пробудило во мне дух предков – и пробудило бы, наверное, полностью, если бы атака состоялась. Хотел бы я знать, долго ли он вот так изучающе взирал на меня, подкрадываясь все ближе к ограде, пока я спал.

Я неподвижно лежал на раскладушке, всматриваясь в ту сторону, где он скрылся. Через несколько минут я услышал в отдалении тревожный клич импалы, оповещающий, что хищник замечен, и призывающий сородичей быть бдительными. Я понял, что лев проходит по территории моего прайда, вниз по течению Питсани в направлении Нижней Маджале, где, после таинственного исчезновения Темного, прайд тоже остался без вожака.

В памяти всплыли слова Георга Шаллера, которые отчасти отражали пережитые мною ощущения: «Дуализм нашего прошлого и поныне дает о себе знать. Когда мы слышим львиный рев, мы дрожим, как дрожал наш предок-примат. Когда же мы видим большие стада, то в нас радуется предок-хищник, как если бы наше существование по-прежнему зависело от этой добычи. С этой мыслью и образом Близнеца перед глазами я уснул. Несмотря на то что встреча изрядно потрепала мне нервы, я, как ни странно, не убрал раскладушку подальше от забора и не бросился в палатку. Может быть, это объяснялось тем, что я очень прикипел к миру этих существ – миру львов, с которыми жил одной жизнью. В ту ночь я был в лагере один-одинешенек, я был единственным человеческим существом на много миль вокруг, но не испытывал ни особого страха, ни неуверенности.

…Когда я проснулся на заре несколько часов спустя, свеча уже превратилась в оплывшую белую массу, застывшую на земле. Я подумал, не приснилась ли мне встреча с хищником. Встав с раскладушки, я шагнул к ограде. Нет, вот след у самой ограды и цепочка следов, ведущая на юг. Он и в самом деле приходил. Это был не сон.

Та ночь ознаменовала собой перелом в моей жизни и в жизни моего прайда. Похоже, незадолго до нее Близнец почувствовал, что Батиана больше нет. Подойдя к самому лагерю и обнюхав Батианово дерево, он получил подтверждение своим подозрениям. Он все чаще заходил на территорию моего прайда и проводил там все больше времени, что побуждало меня и прайд быть бдительными.

Надо отметить, что первые четыре месяца после появления потомства Фьюрейя и Рафики жили порознь и не объединялись в один прайд даже тогда, когда детеныши окрепли и стали активнее. Встретившись однажды вечером у меня в лагере, они словно нехотя приветствовали друг друга. А еще кровные сестры! В течение этого четырехмесячного периода и та и другая интересовались исключительно своим приплодом и охотились каждая сама по себе. По-моему, в том, что сестрички снова стали неразлучны, в большой степени заслуга львят.

Чем дальше, тем чаще львицы, направляясь ко мне в гости, стали брать с собой потомство. Мы с Джулией начали замечать, что они являются к нам с разных сторон, но в одно и то же время. И если львицы держались друг от друга на почтительном расстоянии, то детеныши не чуждались друг друга. Чем ближе двоюродные братцы и сестрицы знакомились, тем с большим волнением встречались потом у ограды лагеря, бросаясь друг другу навстречу с радостными криками «и-и-у! и-и-у! и-и-у!». Несмотря на это, Рафики и Фьюрейя по-прежнему весьма ревниво относились к своим детям, так что дело доходило иногда даже до мелких конфликтов, наблюдать которые нам отнюдь не доставляло удовольствия.

Но благодаря детенышам лед был сломан и, как и следовало ожидать, Рафики и Фьюрейя вновь сделались любящими сестрами. Порой во время кормления они обменивались львятами, нередко оба помета превращались в одну шумную, веселую гурьбу. Львицы вновь стали охотиться вместе, нередко сообща заваливая крупную добычу, например здоровенную антилопу канна. Поскольку детенышам, хотя они еще питались материнским молоком, все в больших количествах требовалось мясо, присутствие Близнеца на территории моего прайда неизбежно порождало конфликты и неприятности. Близнец не прочь был поживиться плодами удачных охот – он выслеживал прайд среди кустарника, а потом просто-напросто отгонял львиц с детенышами и скрывался, уволакивая за собой их добычу.