Стивен начал рассказывать, но его слова мне в одно ухо влетали, в другое вылетали — я пыталась вообразить его в студии с Ледой. Они, несомненно, занимались любовью. Вот Стивен и Леда на диване. Приглушенный свет. Взирающий на них с высоты огромный голый негр… Фантазия пугала и завораживала.

Из мира грез я вернулась под конец речи.

— Отвезу тебя домой, — говорил Стивен, — и соберу вещи. Леда, правда, считает, мне нужно купить новую одежду. Заодно повидаюсь с мистером Стеббинсом. Он не хочет мешать моей карьере.

«Карьера»… Забавно слышать такое от Стивена!

— А что скажет Айви? — спросила я.

— Ах, Айви… — Он как будто не сразу вспомнил, кто это. — Хорошая она девушка, Айви.

Тем временем ожидающей новостей компании принесли утренние газеты. Похоже, отзывы оказались скверными. Бедняга автор то и дело повторял:

— Нет, мне обидно не за себя…

Его друзья тоже негодовали, бранили критиков и твердили, что эти отзывы ничего не значат, никогда ничего не значили и не будут.

— Наверное, скоро и о тебе появятся отзывы, — улыбнулась я Стивену.

— Ну, отзывы вряд ли. А вот на афишах имя будет стоять. Леда пристраивает в газеты мою фотографию. Обо мне должна выйти заметка: молодой, подающий надежды актер и так далее. В первой картине я сыграю пастуха — пройдусь со стадом коз. Потом со мной заключат контракт, отправят учиться актерскому мастерству. Но ненадолго. Боятся испортить.

В его тоне промелькнула нотка самодовольства. Это так не вязалось со Стивеном, что я удивленно посмотрела ему в лицо. Он, видимо, понял причину моего недоуменного взгляда и, вспыхнув, быстро добавил:

— Они так говорят. Ты же сама хотела, чтобы я снимался… Слушай, давай уйдем.

Я радостно согласилась. Восторг от того, что меня спасли, улетучился. Ресторан утомлял, наводил тоску, все казалось фальшивым; от одной мысли о том, что он никогда не закрывается, я чувствовала за него усталость. В лицах посетителей мне виделась тревога, изможденность. Расстроенный автор понуро брел к выходу. Одна лишь сестра милосердия светилась от удовольствия, расправляясь со второй порцией яйца-пашот.

Мы немного посидели на скамейке на Лестер-сквер, уложив Элоизу к себе на колени; собачьи локти болезненно впивались в мои бедра. Атмосфера площади мне не понравилась (ничего общего с другими лондонскими парками), поэтому я в конце концов предложила:

— Пойдем к Темзе, уже светает.

Дорогу спросили у полицейского.

— Надеюсь, вы не собираетесь нырять, мисс? — спросил он. Я прыснула со смеху.

Идти пришлось долго, чему Элоиза, мягко говоря, не обрадовалась; взбодрила ее лишь купленная в ларьке сосиска с булочкой. Когда мы добрались до Вестминстерского моста, на востоке заалела заря.

Мне вспомнился сонет Вордсворта; к сожалению, он не соответствовал увиденному: трудно согласиться, будто «вода не знала ясности такой», когда все окутывает белесая дымка. И чувства, что «в сердце мощном царствует покой» [17], у меня не появилось — мысленно я еще сидела в вечно бодрствующем «Корнер-Хаусе».

Оперевшись на перила моста, мы смотрели на убегающую вдаль реку. Изумительный вид! Правда, душу мою он не умиротворил. Лицо овевал нежный бриз, словно кто-то невидимый меня жалел и пытался утешить. На глаза навернулись слезы.

— Что с тобой, Кассандра? — спросил Стивен. — Это… это не связано со мной?

Неужели он снова вспомнил поцелуй в лиственничнике?

В глубине его глаз я заметила жгучий стыд.

— Нет, Стивен, конечно, ты ни при чем.

— Я мог бы и сам догадаться. — Он горько вздохнул. — То, что я совершил этой ночью ради тебя, ничего для тебя не значит. Кого ты любишь, Кассандра? Нейла?

Разумеется, мне следовало отмахнуться от вопроса, заверить, что никого не люблю, но на притворство не осталось сил.

— Нет, — просто сказала я, — не Нейла.

— Значит, Саймона. Скверно. Я имею в виду, Роуз ни за что его не отдаст.

— Стивен, она его не любит! Она призналась… — И сама не заметила, как начала рассказывать Стивену об ужасной ссоре в спальне, о том, как выскользнула из квартиры и так далее.

— А еще голову мне морочила ночными поездами! — не удержался он. — Знаю ведь — нет никакого поезда.

Я говорила и говорила. О том, как некрасиво обошлась с сестрой, о раскаянии и сожалениях. На это Стивен сказал:

— Не переживай! Просто Роуз… нехорошая девушка.

— Да нет, не совсем так… — И я начала выискивать сестре оправдания, объясняя, что она думала не только о себе, но и о семье, о нашем бедственном положении.

Он резко меня оборвал:

— Она, правда, скверная. Таких женщин пруд пруди.

— Иногда мы поступаем скверно, сами того не осознавая, — возразила я. — А ты… простишь ли ты меня когда-нибудь за поцелуй в лиственничнике? Ох, Стивен, вот это было скверно! Я ведь знала, что люблю другого. По моей вине ты продолжал думать, будто я могу тебя полюбить.

— Да нет… Так я думал день или два. Потом понял, что только себя дурачу. Однако загадку так и не разгадал. Я имею в виду, почему ты меня не оттолкнула… Теперь, конечно, понимаю. Когда выбираешь не того человека и любишь его без надежды на взаимность, такое случается. А иногда кое-что и похуже. Чего сам себе никогда не простишь.

С несчастным видом он смотрел в пространство перед собой.

— Ты терзаешься из-за того, что занимался любовью с Ледой Фокс-Коттон? — спросила я. — Но ведь это ее вина. Не кори себя.

— Корю и буду корить. До конца своих дней, — хмуро сказал он и вдруг повернулся ко мне. — Ведь люблю я тебя, Кассандра. Это навсегда. Послушай, ты уверена, что у тебя не возникнет ко мне и тени чувства? Тебе же понравился поцелуй. По крайней мере, так казалось. А если бы мы поженились?..

Его прекрасное лицо озарял розовый свет восходящего солнца, бриз ерошил густые светлые волосы; в глазах застыло отчаяние. Даже на фотографиях Леды Фокс-Коттон он не был так красив! Рассеянность взгляда исчезла — похоже, навсегда.

— Кассандра, я бы работал ради тебя! Если у меня есть хоть капля актерского таланта, мы могли бы поселиться в Лондоне. Подальше… ото всех. Я сумел бы помочь тебе справиться… ну, когда Саймон женится на Роуз.

При упоминании Саймона перед мысленным взором возникло его лицо: усталое, немного бледное. Так он выглядел вечером в коридоре за танцевальным залом. Я видела черные волосы, растущие надо лбом вверх; изогнутые брови; едва заметные складочки вокруг рта…

Когда только-только сбрил бороду, он показался мне очень красивым. Наверное, лишь потому, что как будто помолодел, и вообще стал на вид обычнее, привычнее глазу. Теперь-то я понимаю, никакой он не красавец. А уж на фоне Стивена тем более.

И все же при сравнении озаренного рассветными лучами Стивена с призрачным Саймоном в темноте сознания именно Саймон напоминал мне живого человека, а Стивен — плод воображения (фотографию, картину — словом, прекрасное произведение искусства, а не простого смертного из плоти и крови).

Саймон, Саймон, Саймон… Лишь им жила душа. Стивену я даже сострадала не искренне, а по велению совести — разумом, но не сердцем. А жалеть его следовало в сотни раз сильнее, потому что на самом деле жалости я почти не чувствовала.

— Стивен, прошу, не надо! — вырвалось у меня. — Конечно, я тебя люблю и от всего сердца благодарна, но… выйти замуж не могу. Стивен, милый, прости, прости!

— Ладно, ничего… — Он снова устремил взгляд вдаль.

— По крайней мере, мы товарищи по несчастью, — невесело усмехнулась я.

Элоиза подпрыгнула и поставила передние лапы между нами на парапет; одна за другой по моим щекам соскользнули слезы, прямо на голову собаке, и на белой глянцевой шерстке превратились в серые пятна.

Сижу с дневником в караульне. За отцовским столом. Очутись я за столом короля в Букингемском дворце — и то не удивилась бы так сильно.

Близится ночь, уже половина десятого. (Неделю назад в это время я разговаривала с Саймоном в коридоре за танцевальным залом. Даже не верится. Будто вечность минула.) Писать буду до двух, потом разбужу Томаса. Прошлой ночью первым дежурил он, я заступила в два.