В цвета сумерек облачились они – двое пришедших купить знания провидца: в паутинно-тонкие накидки цвета фиалок, и серые, как туман, вуали. Но провидец все равно признал в них элир. Мужчина и женщина; он видел их в первый и в последний раз.

Бывало – приходили чужинцы из своего далекого царства в его землянку, затерявшуюся в высоких зеленых горах. И всегда искали одного и того же – сведений о судьбах людей-авентурийцев. Платили хорошо; поэтому провидец никогда не отказывал.

Сношения между людьми и элир был, конечно, незаконны. Но кто узнает?

– Садитесь, – присоветовал провидец. – У некоторых кружится голова. А хрусталь тонок, и колодец глубок.

Тесной, темной и грубой была его землянка: стены из плетня и дерна, пол засыпан галькой. Коз и кур, бродивших под ногами, провидец выгнал, но вонь осталась. Гости прокашливались от омерзения. Хозяин только улыбался.

Посреди землянки в полу был устроен колодец, глубокий и темный, обнесенный невысоким срубом. Далеко внизу виднелась вода, но сам сруб перекрывала хрустальная глыба, исчерченный молочно-белыми полупрозрачными линиями. Провидец устроился в своем кресле, воздушно-стройные и гибкие элиры же по мановению его руки опустились на невысокие табуреты по другую сторону сруба. Даже не видя лиц, он мог определить их натуры: мужчина – застывший в напряжении, женщина – гибкая и настойчивая, как плющ.

На первый взгляд провидцу можно было дать лет тридцать. Кожа его посмуглела до орехового оттенка, в огненно-рыжих волосах проглядывала белая прядь. Голову он привычно склонял набок, так что волосы спадали на левое плечо. Его ремесло требовало такой отдачи, таких немысимых сил, что провидец давно уже возненавидел его. И никогда не занимался им для себя – только для других.

– Покуда я нахожусь в трансе, вы узрите мои видения, и я буду отвечать на вопросы. Но позже я ничего не вспомню. Потому запоминайте крепко, ибо второго раза не будет. И поймите – будущего я не прорицаю. Я вижу только сбывшееся.

Нечеловеческие глаза вглядывались в него из-под серых вуалей.

– До нас дошли слухи, – проговорил мужчина, – о беспорядках в Авентурии. Некие столкновения… что ты можешь показать нам?

– Столкновения? Это после двух с лишком столетий мира? Что ж… будут вам виденья. Начнем гимн, которому я вас учил…

Они помогли ему войти в транс. Их вклад был важен жизненно – провидец не мог помочь тем, в ком не было своей силы. Но с элирами всегда бывало легко. Дыхание провидца стало шумным, неглубоким, бледные руки заскользили по хрусталю, точно по воде…

– Бхадрадомен восстали!

Слова гальками скатывались с языка. Рот ясновидящего приоткрылся, с уголков губ стекала жемчужная слюна, взгляд замутился. Серебряный блеск покрывал его кожу, волосы, делая провидца подобным внимательно прислушивающимся к его словам элирам.

– Нет… – прошептал мужчина.

– Тш! – оборвала его женщина. – Пусть покажет.

Руки ясновидящего сплетали узоры в воздухе, дыхание клокотало в горле. Душная, жаркая тьма в землянке дрожала от явившейся мощи, и вонь хлева перебили запахи грозы и влажной земли.

– Всадник, – послышался хриплый шепот. – Скачет, чтобы предупредить их. Но зверь затаившийся…

Смуглые пальцы впились в край хрустального диска. Элиры внимали. Вначале видны были только их собственные отражения, затем муть медленно протаяла, покуда в глубине не завиднелась черная вода. Круг тьмы расширялся, выплескиваясь им навстречу, так что зрители пошатнулись, теряя равновесие – пожравший землянку, поглотивший весь мир колодец предстал им окном в ночь.

– Это… для тебя! – Провидец указал на женщину, но видение предстало обоим пришлецам.

Ночь сменилась днем. Невинная сценка – холм, застроенный изящными домиками, поросший зелеными деревьями – но свет казался безжизненным, тени – застывшими, перспектива – смазанной. Верхушку холма украшало здание из снежно-белого мрамора, окруженное колоннадой, увенчанное статуями. Несмотря на массивность, великолепное строение казалось радостно-невесомым, будто вылепленным из сверкающего инея.

– Театр в Парионе, – прошептала женщина. – Старый царский театр. Какую все же красоту умеют творить люди, когда хотят.

Поначалу картина была недвижна. Потом время возобновило ход. Детали, будто во сне, разобрать нельзя было, но теперь стены театра окружала беззвучно гомонящая, бурлящая толпа.

Ниже по склону люди и кони волокли по крутым скатам к боковому фасаду театра стенобитное орудие. Толпа хлынула вперед, пытаясь задержать пришельцев, и навстречу ей, подняв мечи, ринулись солдаты в зеленом и офицеры в синем с золотом. И все без единого звука.

Мужчина-элир стиснул руку спутницы.

Солдаты пробились через толпу. Качнулся таран, и навершие его врезалось в стену здания. По мрамору побежали уродливые трещины. Мятущаяся толпа напирала, стремясь остановить размах тарана, но людей рубили мечами, сбивали с ног, хватали и заковывали в цепи.

Еще один удар. Покачнулась, выпала из ниши на фронтоне и разбилась о мраморные плиты внизу статуя – Нефетер, богиня поэтов, преданая и погубленная.

Женщина вздрогнула.

В отчаянии элиры наблюдали, как все более жестокой становится схватка. Видение казалось разорванным, непостоянным, так что несколько часов схватки сжались до пары минут. Те, кого не убили и не схватили солдаты, разбежались – по крайней мере, толпы вокруг театра больше не было. Мертвые тела оттаскивали в сторону, но на белом мраморе оставались кровавые пятна. А разрушительная работа продолжалась, и все здание было уже готово рухнуть.

– Хватит! – воскликнула женщина. Ее паутинно-тонкая вуаль намокла от слез.

– Это лишь видение, – резко проговорил мужчина.

– Лишь виденье? – эхом отозвался провидец, и холм провалился в бездну. – Внимайте, господин, – ясновидящий указал на колодец, – это предназначено вам.

Во втором видении была тьма. Снова черное зеркало воды прыгнуло им в лицо, но свет не вспыхнул за ним – только влажная, живая тьма.

Не было откровений. Не двигались армии, людские или бхадрадоменские. Не рушились крепости, не раскрывались в подземных логовах зловещие тайны, не заключались союзы. Только это —

Ночь. Лес. Дождь сочится сквозь листву, размывает тропы. Над головой – расходятся облачка, открывая взору серп небесного светильника, который люди зовут Лиственной луной; она не дает света, и лишь тусклое зеленоватое мерцание ведет одинокого всадника.

Взмыленный конь – чалый мерин с темной гривой и хвостом, той породы, что предпочитают сеферетские дворяне. Всадник жмется к его крупу, и разлетаются на ветру плащ и длинные волосы. Стучат по грязи копыта, конский храп смешивается с дыханием всадника – жарким, загнанным, отчаянным.

– Куда он спешит? – прошептала женщина.

– Предупредить их, – донесся в ответ голос провидца, рваный, точно отражение мыслей самого всадника. – Тех, кто еще не знает. Надо предупредить – горе, мрак, но они же не поверят, они не знают! Надо дойти. Помощь. Но я скакал всю ночь, конь загнан, а оно преследует… Они не позволят мне дойти. Но я сдамся. Иначе нельзя. Или так, или смерть…

Конь спотыкался, оскальзывался на мокрой траве и грязи. Всадник с трудом удерживался в седле. Ветви над его головой сплетались, как руки, деревья образовывали живой туннель, а позади, медленно нагоняя и подгоняя всадника, мчалось в небе черное семя.

Мужчина-элир вздрогнул, захваченный азартом гонки.

Конь споткнулся и встал, дрожа всем телом. Всадник оглянулся, хватая воздух ртом – все тихо, только капли падают с листьев. Может, они обогнали тварь? Может…

Не только элиры, но и сам провидец ощутил всплеск его ужаса. Небо обрушилось, сквозь полог ветвей рванулось к ему нечто, сгусток тьмы весь из горящих глаз и когтистых крыльев. Пронзительно заржав, лошадь понесла.