На этих словах дверь с грохотом захлопнулась. Путешественники обернулись. Выход заслоняли Каламис и Фейлан. Отсветы огня играли на клинках их коротких мечей.

Каламис со щелчком провернул ключ в замке и осклабился – как дра’ак.

– Мурашек маловато будет, – проговорил он своим правильным, невыразительным голосом. – А вот теперь пора рассказать, кто вы на самом деле такие, и что тут делаете.

Когда Изомира и ее сотоварищи достигли каменоломен, в свои права уже вступила сырая, зябкая зима.

В воздухе носились снежные хлопья, облепляли повозку и таяли, едва коснувшись земли. Сквозь их круговерть Изомира смутно видела встающие по обе стороны голые утесы. Между ними лежали террасы серой грязи, и разделенные насыпями квадратики серых прудов. На истерзанной земле лежал тонким слоем снег, и расточался водою.

– Думаю, сюда нас и везут, – проговорила Имми, обнимая Серению, когда девушки приникли лицами к растворенному окну. Сердце ее трепетало, но так долг и мучителен был их путь, что Изомира отринула всякую мысль об избавлении. – Должно быть, это Нафенет.

Серения наморщила личико.

– Великий Антаров уд! Да это просто ужас!

Ее возмущенный голосок почему-то в любом положении пробуждал в Изомире улыбку. Было в Серении что-то, вызывавшее всеобщую любовь – возможно, эта способность без труда порождать смех.

После случая с солдатом, попытавшимся украсть медальон Серении, Беорвин защищал обеих девушек от мира, становившегося все более враждебным. Изомира с Серенией стали неразделимы, а Лат и остальные товарищи по несчастью превратились для них в новую семью. Все они стояли друг за друга – как иначе могли они защититься от угроз стражников? Чем дальше продвигалась повозка, тем хуже становилась каждая новая смена охранников. Что случилось с гордыми и веселыми солдатами, которых с такой любовью описывала бабушка Фрейна? Эти стражники были безразличны, подловаты, порой жестоки. Только присутствие Беорвина удерживало их в отдалении и делало путь терпимым.

Повозка со скрипом остановилась у низенького бревенчатого дома. Через распахнутые двери Изомира и Серения видели, как со стороны утесов волокут огромные глыбы камня: тележки выплывали из снежной мглы, и таяли в ней. Под ледяной коркой камень лучился бледным золотом. У Изомиры полегчало на сердце: она любила камень, любила его прохладу и легкость, с какой он поддавался ее пальцам.

Две раскрасневшихся от холода женщины, закутавшихся в теплые платки, разнесли рекрутам дымящиеся миски с похлебкой. Те были встречены с радостью, и вагон заполнился голосами. Каким бы бесприютным не был внешний мир, эти дощатые стены стали для людей прибежищем, единственным местом, что могло бы сойти для них за дом.

Пока Изомира грела ладони о горячую миску, Беорвин запел:

Глубокий его бас наполнял повозку, и к нему присоединились другие. Даже стражники подхватили песню. Изомира прикрыла веки и улыбнулась изумительным звукам, думая, что, возможно, найдет в себе силы стерпеть то, что казалось невыносимым.

Когда песня завершилась, Беорвин нагнулся к ней, коснувшись ладоней девушки.

– Царь не причинит нам зла, – проговорил он. – Чего бы он не хотел от нас, это, верно, к лучшему.

– Да, – отозвалась Изомира, и сама захотела себе поверить.

– Так, – донесся от дверей чей-то голос.

Протопотали башмаки, и в повозку запрыгнул, разбивая хрупкое единение, рыжеволосый дружинник, рослый, как Беорвин, в потертой кожанке, с коротким мечом на поясе. Рекруты боязливо подтянулись..

– Ты… и ты… – Старшой указывал на самых крепких рекрутов, по большей части – юношей. Беорвин оказался отмечен одним из первых. – За мной. Пойдете на разрез. Остальные – кто половчей, кому по щелям ползать легче, – Он гнусно ухмыльнулся, – остаются. Вам в рудники.

Изомира и Серения переглянулись.

– Нет, – обронил Беорвин. – Я не пойду. Я нужен друзьям.

– А кто тебя спрашивает? – поинтересовался старшой. Беорвин упрямо помотал башкой. – Спорить тут с тобой. Пошел!

– Нет! – рявкнул Беорвин, кидаясь на рыжего дружинника.

Он вышвырнул своего противника из повозки и прыгнул следом. Все рядом ринулись к дверям – посмотреть; стражники с руганью проталкивались к выходу. На несколько мгновений, застряв в толпе, Имми потеряла своего защитника из виду. Наконец она пробилась к окну, и опершись на скамью коленями, высунула голову наружу.

Двое великанов стояли друг напротив друга в припорошенной снегом придорожной грязи. Беорвин одним ударом в лицо сбил дружинника с ног, но когда тот поднялся, в руке его был меч. Тут подоспели стражники из вагона, и Беорвин отшвырнул их, словно кутят; но со станции спешили на подмогу другие, и даже сил великана не хватило, чтобы одолеть всех. Имми в отчаянии смотрела, как Беорвина скрутили и заковали в кандалы.

– Он просто хотел присмотреть за друзьями! – крикнула она, когда рыжий снова взобрался в повозку.

Старшой тяжело дышал, лицо его под рыжей копной было иззелена-бледно.

– Ему повезло, что живой остался. Так. Поехали заново. Кто в разрез – на выход, быстро!

Когда полупустая повозка тронулась, Изомира бросила прощальный взгляд на Беорвина. Тот стоял, точно медведь на ярмарке, в окружении шести стражников, растрепанный. По щекам великана текли слезы. Взгляды их встретились, но Имми не могла окликнуть его, не могла даже махнуть рукой. Потом он скрылся за поворотом.

До рудников, насколько могла судить Изомира, оставалось еще миль десять – по истерзанной, смолотой в грязь, покрытой снегом земле.

Но наконец рекрутов выгрузили на склоне одного из холмок, близ кучки низеньких домиков. Вылезая из повозки с мешком в руке, Изомира окинул взглядом длинную, увечную долину. Лишь на самых верхушках холмов из-под снега проглядывала зелень. Ниже склоны были сплошь изъедены дырами. Близ путей громоздилась гора мелкого серого щебня.

Один из стражников заметил, что разглядывает девушка, и кинул ей камушек из кучи.

– Вот что вы добывать будете! Царские самоцветы!

В первый раз за все время пути юношей отделили от девушек. Суровая баба-командирша с седой косой и руками, как бревна, отвела Изомиру и остальных в барак, уставленный вдоль стены узкими койками. Половина мест была уже занята такими же девушками, при виде старшей вскочившими и вставшими по стойке «смирно».

– Я тут жить не смогу, – прошептала Серения. – Хуже, чем в свинарнике!

Изомира ничего плохого в таком жилье не видела. В бараке было чисто, роскоши было едва ль меньше, чем в комнате, которую девушка делила с Танфией, а после нескольких недель в повозке она готова была радоваться любой кровати. Но старшая услышала. Развернувшись, она отвесила Серении увесистую оплеуху.

– Будешь тут жить! – рявкнула она, полыхнув глазами. – И тебе это будет нравиться, если не хочешь, чтоб тебе обрили бошку и урезали пайку!

Серения от ужаса отшатнулась. Изомира придержала ее.

– Вы теперь на государевой службе! – разорялась старшая. – Меня звать Тезейна. От вас сего и надо – работать и повиноваться. Пока вы торчите здесь, я ваша мама, ваша богиня, и ваша царица!

– Странно, – пробормотала Серения тихо, но сердито, когда старшая ушла, – не припомню, чтобы моя мама была Смертной Каргой.

По бараку пробежал смешок.

– Добро пожаловать в Харфанет, – проговорил кто-то. – Царство грязи, самоцветов и червей.

В ту ночь Изомира долго не могла уснуть. Хрустальный луч Лилейной луны заглядывал в окошко над ее койкой, и в его свете девушка оглядывала камушек, брошенный ей стражником. Она стерла с него грязь, вытащила с самого дня мешка резец и принялась царапать тусклую корку. Царапины поблескивали хрусталем. Изомира трудилась, пока не расчистила окошко размером с ноготь большого пальца. В глубине оказался аметист, пронизанный вмерзшими в камень смутными тенями и радужными искрами. Это было словно окно в иной мир, в мир, куда Изомира хотела сбежать. Камень в ее руке казался образом богини. И она трудилась над ним, покуда не уснула с резцом в руке.