Отец не развяжет ему руки. Наоборот, он снова надевает на него наушники и кладет на стол перед ним новые листы.
— Не теряй времени. Ты все равно не выйдешь из этой комнаты, пока эта девушка здесь, так хоть выучишь еще одну страницу.
Отчаянная попытка избежать этого: легким тоном и, насколько возможно, с уважением, ведь Лукас хорошо знает, что просить не имеет смысла.
— Если мы отложим это, я готов пообещать, что не встречусь с Пинки. Я ужасно устал…
(Ошибка! О чем он говорит, неужели ума не хватает?! Усталость упоминать было нельзя.)
— Нет такой усталости, которую нельзя преодолеть, Лукас.
Гӧмершаӱл уже начинает действовать: Лукас чувствует, как сжимается горло, а когда вновь раздается звук, восприятие обостряется настолько, что у него выступают слезы на глазах. Как можно в этом цирке сосредоточиться хоть на чем-то?
Но он должен. Должен.
Лукас вздрогнул. Начальник всегда прав. Это ощущение он помнил и спустя столько лет: дверь за отцом захлопывается, а дрӱэиновые ремни на запястьях не сдвигаются ни на миллиметр, потому что им не важно, хочет ли кто-то почесать нос. Задыхаешься от ярости и унижения, но должен молча это проглотить. Вознестись над дискомфортом. Как известно, только старик и Аккӱтликс были избранными, теми, кто имел патент на разум. И хотя Аккӱтликс мог бы, Джайлз Хильдебрандт сомнений не допускал никогда.
Лукас очнулся и поднял взгляд. Пинки уставилась на него глазами, полными ужаса: их карий бархат был лишь на пару тонов темнее, чем искристый янтарь ӧссеан, но очевидно приятнее. Он вдруг осознал, что прослушал ее вопрос.
— Ну же, Лукас! Перестань водить меня за нос. Ты знаешь или нет? — настаивала она.
«Ах да. Пинкертинка все хочет этот чай. Или, лучше сказать,— пытается утверждать, что хочет его». Лукас почувствовал под своей ладонью ее вспотевшие, дрожащие пальцы, и это прикосновение вызывало в нем странное волнение. Они очень давно друг друга знали. И он был готов простить ей почти все что угодно: все сцены, происходившие от отчаяния, которые сопровождали его взросление и включали всё, от краснеющего лица и показной незаинтересованности до ревности и объективной грубости, не говоря уже о литрах случайно разлитых на его одежду напитков. С кем-то другим это вызвало бы в нем ярость или смех, но Пинкертинку он не мог обидеть. Никогда не решился он и что-либо с ней замутить. Когда она выдала отцу, что он учится вне дома, Лукас получил такое наказание, от которого заплакал бы и серийный убийца, и к тому же потерял последний шанс как-либо облегчить эту каторгу. Но он переступил через себя и никогда в жизни этого не упоминал. А на ложь просто махал рукой. Все это было второстепенно. Он точно знал, какая Пинкертинка на самом деле. В сравнении со множеством других женщин все было не так плохо.
— Может, ты идеализируешь его в воспоминаниях,— сказал он.— Могу ответственно заявить, что тут есть чаи и получше, чем тот, и к еде многие из них подходят больше.
Он взял меню.
— Если тебе нужен мой совет, возьми квриллу. Ӧссеане делают к ним прекрасные соусы.
— Ты помнишь! — обвинила его Пинки.— Ты сам себя выдал! Ты прекрасно знаешь, что это был за чай!
Лукас вздохнул:
— Я ведь не утверждал, что не знаю. Я просто думаю, что, попробовав его снова, ты будешь разочарована.
— Конечно же нет! — горячо заявила она.— Ты бросишь меня, чтобы я вечно оставалась в поисках?
Страх, который пару минут назад Лукас отчетливо видел в ее глазах, перестал быть таким безграничным. Как волнующееся море кажется менее глубоким, так и каждый произнесенный слог ослаблял ее страх.
«Да какая все же разница?!» — подумал он.
— Ну, чтобы ты не умерла от любопытства — он называется гӧмершаӱл.
Ведь это было так давно…
Лукас не хотел ей этого говорить, а сама она тоже была не слишком уверена, что хочет узнать. Пинки почти смирилась с трусливым молчанием. Если она вновь почувствует тот давний вкус на языке, ей снова придется бороться и собираться с силами. Она снова будет искать решимость, лишь чтобы сказать ему об этом.
— Гемершайль?..— повторила она.— Нужно записать.
— Не нужно.
— Но…
— Ты можешь запомнить название по-терронски. Гӧмершаӱл можно перевести как «Янтарные глаза». Милое название для чая, что-то вроде «Колодец дракона» или «Белый пион». В то же время это вход в трёигрӱ: поймает тебя и не отпустит. «Проломит барьеры сознания», как пишут в Книгах.
Лукас засмеялся.
— Но, могу тебя заверить, гӧмершаӱл свободно в магазинах не продается, да и в меню ты его так просто не найдешь. На этот товар верховный жрец наложил эмбарго. Когда что-то запрещают, первыми попадают под удар алкалоиды.
— Хочешь сказать, его нет даже здесь?
— Если и есть, об этом нигде не напишут.— Лукас замялся.— Гӧмершаӱл относится к священным ӧссенским веществам. Всего их пять, и вместе они создают ограниченный ряд. Пять уровней, после которых человек якобы достигает Господа Бога, если он в настроении и у него крепкий желудок, а утром не надо на работу. Гӧмершаӱл — первый из них. Второе вещество называется «Лед под кожей». Третье — «Падение в темноту». Дальше идет «Ви́дение» и, наконец, «Голоса и звезды», вещество Озарения. Официально ни одно из них не поставляют на Землю.
— А неофициально?
— Пинки, Пинки,— сказал Лукас все еще с улыбкой.— Ну ты и авантюристка! Если правда хочешь, я попробую убедить их покопаться в закромах. Но лучше не снимай обувь под столом. За сколько ты теперь пробегаешь стометровку? Может так получиться, что уходить нам придется в большой спешке.
— Все правда так серьезно?
— Будь уверена!
— Думаю, ты меня успешно переубедил… — Она вздохнула, пытаясь унять разочарование.— Мы не можем так рисковать.
— Для тебя это правда так важно! — удивленно сказал он, и его глаза заискрились.— Я не понимаю тебя, Пинки. Именно этот отвратительный чай!
Лукас порылся в кармане и вытащил узкую шестиугольную коробочку, обтянутую чешуйчатой перламутровой кожей. Открыв ее, вытащил какую-то ӧссенскую купюру и спрятал в ладони. Хоть он сделал это очень быстро, Пинки успела заметить блеск серебра и поняла, что это одна из тех, что побольше.
Лукас наклонился через стол так близко к ней, что их лбы почти соприкасались.
— Мне не кажется, что тут сегодня как-то по-особенному опасно, но помни о трёигрӱ,— приглушенно сказал он.— Лучше почитай что-нибудь, хотя бы меню. Ты справишься. Через минуту вернусь.
Пока Пинки опомнилась, Лукас уже встал, прошел мимо и направился к бару.
Она сидела окутанная ужасом. Хотела позвать Лукаса, но все его серьезные предостережения лежали на ней как камень. Лукас исчез в кучке ӧссеан и пробрался куда-то в задний угол. Она больше не осмеливалась следить за ним из страха, что кто-то из инопланетян случайно посмотрит в ее направлении.
Что там было — «трейгр…»? Пинки сидела уставившись в выложенный мозаикой стол, но все равно чувствовала на себе ливень взглядов. Может, она лишь преувеличивала, что все пялятся ей в спину. Пока они сидели с Лукасом и разговаривали, то странное чувство, которое появилось в самом начале, полностью исчезло. Когда-то она читала книгу о том, что психотроника — обычная ерунда, и взгляд человеческих глаз не имеет измеримой силы. Вот именно — человеческих глаз.
Пинки почувствовала неодолимое желание поднять голову и оглядеться — лишь для того, чтобы убедиться, что в помещении есть и другие люди, кроме нее. Что она не одна в толпе чудовищ. Она осторожно так и сделала, с бешено бьющимся сердцем, блуждающим взглядом, но результат ее не удовлетворил. Кругом были лишь серые пятна ӧссенских лиц, целое море пятен, волнующееся в ритме непонятной речи. Пинки решила, что стоит оглянуться, чтобы иметь представление о том, что происходит за ее спиной, и начала поворачивать голову. Это была хорошая идея. Но в то же время неминуемость собственного движения так ее напугала, что она попыталась воспротивиться себе. Обеими руками она ухватилась за металлический край стола и боролась со своей головой так, что заболела шея. Это была лишь секунда, но она тут же забыла об этом, и ее пальцы легко скользнули по столу на колени.
