Снова серость лиц — но вдруг одно так резко выделилось на общем фоне, что Пинки чуть не вскрикнула. Это было типичное ӧссенское лицо, сверху высокое и узкое, снизу без подбородка и с щеками, тянущимися в разные стороны в длинных обвисших складках реснитчатых ушей. На нем доминировал чудовищно большой клювообразный нос с закрывающимися ноздрями. По бокам носа были какие-то… синеватые линии, кучки странно сморщенной кожи или же краска?.. Но черты лица были мягкими и, насколько Пинки могла судить, женскими. Нельзя отрицать некую их гармонию и, может быть, даже красоту. Пинки заметила блеск янтаря в широко посаженных глазах — совсем узкий полумесяц пылающего желто-оранжевого цвета, почти теряющийся на фоне кобальтово-синих век.
Глаза закрылись.
Ӧссеанка — Пинки больше не сомневалась, что это женщина, потому что под темным коктейльным платьем вполне земного фасона ясно вырисовывалась грудь,— слепо направилась к ней, но это была лишь пара шажков — лишь мгновение. Она вдруг остановилась, повернула голову в совершенно другом направлении, немного сгорбилась… и через секунду исчезла.
Должно быть, ушла в тень за ширмой из металлических пластинок, которая незаметно отделяла помещение чайной от гардероба и туалетов; но когда Пинки резко встала и попыталась снова ее увидеть, то уже не смогла. Потом она поняла, что делает, и быстро села обратно. Боже, ведь не будет же она специально искать встречи взглядом с ӧссеанкой! Радоваться нужно, что по счастливой случайности этого удалось избежать.
Пинки снова уставилась в мозаику на столе, выложенную из синих, белых и серых камешков, и некоторое время развлекалась разглядыванием сложного орнамента. Затем, последовав совету Лукаса, открыла меню, хотя о чтении не могло быть и речи; но она хотя бы могла рассматривать картинки соусов и рыбы. За пять минут, прошедших до возвращения Лукаса, она еще несколько раз украдкой огляделась, но никто на нее не посмотрел и не пытался с ней заговорить — не упоминая уже о том, чтобы кто-то заставлял ее поворачивать куда-то голову. Ӧссеанам, судя по всему, и самим не хотелось смотреть на нее, как той женщине, которая на всякий случай закрыла глаза и сбежала. Пинки немного расслабилась и допустила, что единственное, что здесь представляет опасность,— это ее собственные расшатанные нервы.
«Сильные впечатления я получила бы и в обычном винном ресторане,— рассудила она с иронией.— Ведь сколько раз за все эти годы мы с Лукасом ходили куда-то вдвоем? Всегда с нами была как минимум София. Я избегала его — вот и все. И во всем виновато письмо». Она посмотрела на свою сумочку, в которой, как бомба замедленного действия, скрывалось доказательство ее подросткового любопытства. «Мне плохо до ужаса от мысли, что я должна ему это сказать».
В тот же момент Лукас тихо вернулся на свое место и наклонился к ней.
— Открой сумочку.
Пинки окаменела.
— Ну же,— настаивал он.— Я принес гостинец, но мне некуда его спрятать. Тем более он весь для тебя.
Под столом он подал ей бумажный пакетик с чем-то сушеным.
Пинки послушалась. Положив пакетик в сумку, она нащупала уголок конверта.
— Лукас...— пискнула она.
«Сейчас, Пинки. Доставай прямо сейчас». Но, встретив взгляд его блестящих серо-синих глаз, она не смогла.
— Я не думала… — лишь пробормотала она.
Ее голос дрожал.
— Я никогда не хотела… чтобы из-за меня…
«Ну же, Пинки, скажи — чтобы ты из-за меня лишился письма от отца». Но вместо этого она почти захлебнулась волной отчаяния, поняв, что снова сдается.
— Я в жизни не хотела тебя заставлять из-за моего чая убеждать ӧссеан! Ты, наверное, думаешь, что я страшно капризная,— заключила она в бессилии.
Улыбка Лукаса погасла.
— Уверяю тебя, что я полностью дееспособный человек, Пинки. И не позволяю себя принуждать,— заявил он.— Я просто хотел тебя порадовать. И всё. Нам принесут еще немного чая.
— Спасибо,— выдавила она.
Лукас снова облокотился на поручень и запустил руку в волосы. И тихо смотрел на нее. Это был тот же пристальный взгляд из-под тяжелых прищуренных век, каким когда-то ее рассматривал его отец из кресла за письменным столом. Лукас все больше походил на Джайлза Хильдебрандта — теперь она видела это: у него уже были точно такие же впалые, очень бледные щеки. Круги под его глазами в приглушенном свете казались совсем черными. Она только сейчас заметила морщинки в уголках его рта и подумала, что он наверняка страшно устал. Ей хотелось бросить сочувственное замечание, что, видимо, ему плохо теперь спится, когда в Совете такая суматоха, но она вовремя остановилась. Этим она лишь вынудила бы его быстро взять себя в руки и делать вид, что он свежий и отдохнувший.
«Усталость, бледная кожа и круги под глазами»,— зазвучало в ее воспоминаниях. Но не может же это быть тем, о чем говорил старый профессор! Возвращение д-альфийцев не мог предвидеть даже он.
Официантка поставила перед ними чашки из керамики, от которых шел пар. Чашки имели тюльпановидную форму бокала для вина, но вместо одной ножки у них было три тонких из металла и украшал их какой-то ӧссенский знак. Лукас поднял взгляд и сказал девушке что-то на ее языке. Пинки остановилась в последний момент — чуть на нее не посмотрела.
Подождав, пока ӧссеанка отойдет, она взяла трехногую чашку и с нетерпением поднесла напиток к губам.
Этот невероятный, неповторимый аромат! Связанные с ним воспоминания сложно было назвать приятными, но он был прекрасен. Невообразим. Божественен. На некоторое время Пинки потеряла дар речи, лишь сидела с чашкой в руках, полной грудью вдыхала упоительный аромат гӧмершаӱла и наслаждалась неописуемым вкусом. Лукас смотрел, как она с блаженным видом пьет глоток за глотком, и в его взгляд закрадывалась тоска.
Наконец она сделала последний глоток и немного очнулась от транса. И тут же заметила, что Лукас к чаю даже не притронулся.
— Ты не будешь пить? — удивленно спросила она.
— Я не рисковал уже долгие годы,— признался он.— Я считаю, что уже совсем отвык.
Он вгляделся в жидкость в чашке, невольно провел пальцами по одной из металлических ножек, и его губы поджались в легкой иронии.
— Это несколько дурной тон, но я отдам тебе свою кружку, если хочешь. Сегодня у меня нет потребности еще больше погружаться в жалость к себе.
У их стола снова появилась официантка. На стол поставила чайник и вазочку с печеньем.
— Смотри-ка, теперь точно будет не так плохо. Ну же! Тайный обмен кружками! — подначивал Лукас, едва девушка повернулась к ним спиной.
Он схватил чашку Пинки и потянулся за чайником, чтобы налить себе совсем другой чай.
Пинки поймала его за руку.
— Ну уж нет!
Когда он посмотрел на нее с изумлением, она собрала все запасы смелости и быстро выдала:
— Возьми свою кружку обратно! Так не делается.
Он рассмеялся.
— Ну же, Пинки! Я знаю, что так не делается,— сказал он.— Просто пытаюсь пойти тебе навстречу. Это будет пустая растрата, если гӧмершаӱл выпью я, потому что я правда его не люблю. А ты пьешь с таким удовольствием. Видела бы ты свою блаженную мину! Лишь полный эгоист может лишить тебя этого.
Губы Пинки начали растягиваться в улыбке. Лукас осторожно освободил пальцы, сжатые в ее руке, и снова потянулся к чайнику.
«Он серьезно пытается избежать этого,— вдруг осознала Пинки.— Любой ценой, совершенно отчаянно! Что же это, раз такой человек, как он, на высокой должности, бывший дипломат, меняется в чайной кружками, только чтобы не пить?!» Без размышлений она обеими руками схватила чайник. «Так. Начнет ругаться?»
— Пинки?..— спросил Лукас с долей удивления.
— Нет! — выдала она.
Лукас медленно опустил руку и посмотрел на нее очень холодным взглядом.
— Можешь же ты удивить,— едко произнес он.
Она почувствовала, что начинает краснеть. Конечно, Лукас сейчас же убедит ее попросить с плачем прощения и еще собственными руками налить ему другой чай — ясно как день!
