С другой стороны… здесь совершенно точно кто-то был.

Сквозь тихий свист струящегося воздуха Лукас четко слышал треск кожи сиденья и звуки легких движений, будто кто-то усаживается поудобнее. Это окончательно разбудило его, но из неосознанной осторожности он не пошевелился, а только слегка приоткрыл глаза. Ему стоило большого труда не подпрыгнуть от испуга.

Мерцающие отблески уличных фонарей очерчивали во тьме резкий, будто птичий, ӧссенский профиль — огромный нос, маленький подбородок, длинную шею. «И правда, какой-то чужак, но, черт возьми, откуда он тут?» — не веря своим глазам, подумал Лукас. Так как было очевидно, что ответ на вопрос он получит, лишь задав его, он молчал и просто наблюдал. Ему едва удавалось различить черты лица в полутьме, но оно не казалось знакомым. И все же он решительно отверг надежду, что присутствие ӧссеанина — это простое совпадение. Незнакомец сидел напротив, и, насколько можно было судить, его руки были удобно сложены на коленях. «Ну, хоть что-то,— рассудил Лукас.— У него нет с собой коллекции огнестрельного оружия. Но что ему от меня нужно?»

— Перестань притворяться спящим, Лӱкеас Лус,— раздался голос ӧссеанина.— Это не спасет тебя от неизбежного.

Он повернул к нему голову и пристально на него посмотрел. Трёигрӱ установилось так быстро, что это перешло все границы непристойности. Оно усиливалось как быстро затягивающийся болт.

Лукас резко выпрямился и ударил ладонью по выключателю на стене. Салон залил свет. Ӧссеанин вздрогнул и закрыл лицо руками. «Прости, друг, но, к сожалению, ты не спасся от неизбежного,— подумал Лукас без особого раскаяния.— Нельзя так на меня набрасываться!» Во время трёигрӱ у ӧссеан всегда сильно расширяются зрачки и раскрывается кольцо специальных, так называемых соединительных клеток, не имеющих аналогов в глазу человека. Резкая смена освещения в такой момент их неприятно слепит. Однако это была незначительная победа — через пару мгновений ӧссеанин снова придет в себя. Лукас пожалел, что не носит с собой зеркальные очки, потому что именно сейчас он бы с удовольствием их надел. Дело не в том, что он боится трёигрӱ. Но когда кто-то ведет себя настолько бесцеремонно, как этот мужчина, демонстративное избегание было бы к месту.

Затем он осознал еще одну вещь: незнакомец обратился к нему по ӧссенскому имени. И только по имени — без всех вежливых титулов.

«Он действительно думает, что может себе позволить все — какой скандал! — думал Лукас возмущенно.— Или же он и правда может… тогда проблем у меня гораздо больше, чем могло бы быть у любого человека в час ночи». Выигранное своим маневром время он потратил на изучение ӧссеанина. Это был худощавый и миниатюрный мужчина, одетый в земную одежду, темную и с точки зрения стиля совершенно нейтральную. Весь его вид был непримечательным и незапоминающимся. И все же в нем было высокомерие — как он сидел, как держал спину. Его реснитчатые ушные раковины полностью побелели, что указывало на неудержимую ярость. «Нет, он извиняться не будет,— заключил Лукас.— Не будет ни вежливым, ни добрым. Как только он придет в себя, начнет поджаривать меня заживо».

— Это было очень недальновидно с твоей стороны,— заговорил незнакомец режуще-холодным голосом.— Я могу посчитать это за чрезмерное сопротивление. Или даже за предумышленное нападение на мою личность. От местных варваров я не ожидаю знания этикета, но это и для простого землянина слишком.

В то же время он опустил руки, тем самым открыв лоб.

На нем не было ритуальных колечек, лишь меж бровей сиял металлический треугольник, кусочек белоснежной мерцающей платины.

Лукасу не пришлось разбирать, что это был за знак,— он все понял. «Ну что, теперь мы знаем, почему этот мужчина не особо вежлив. Он обладает такой огромной властью, что ему будет все равно, если он кого-то обидит». Когда он осознал, как далеко может зайти эта власть, под ребра заполз страх.

— Я только что сидел здесь и спал,— заявил он, в душе усиленно борясь с желанием обернуться в пончо и спрятаться под сиденье.— Едва ли можно говорить о ­сопротивлении, ведь я даже не знаю, когда и как ты сюда попал, зӱрёгал.

— Обычная земная неспособность замечать очевидные вещи,— усмехнулся ӧссеанин именно с той мерой напыщенного высокомерия, которой Лукас от него ожидал.— Я там, где должен быть.

Мраморно-белый цвет его ушных раковин был поистине пугающим для любого, кто умел читать по лицам ӧссеан. Он придавал его словам оттенок смертельной угрозы: весь сдерживаемый гнев перейдет к трёигрӱ.

— Не буду скрывать, твои перспективы не радужны,— заключил он высокомерно.— Твоя собственная совесть наверняка подсказывает тебе то же самое.

«В основном она мне подсказывает, что нужно хорошенько опереться спиной и положить под голову подушку,— подумал Лукас.— Но также она говорит: ну же, спокойно, Лус, ты же не будешь из-за этого идиота выскакивать на ходу, ты и так уже на краю!» Он нашел удобное устойчивое положение на сиденье, как человек, устраивающийся в стоматологическом кресле, и положил под голову сложенное пончо, на котором как раз только что спал,— когда некуда упасть, это хоть как-то помогает. «Знает ли зӱрёгал, что я нарушил запрет верховного жреца на гӧмершаӱл? — крутилось у него в голове.— Наверняка, почему бы и нет. И в придачу он может найти в моем портфеле в портсигаре еще одно вещество, тоже добытое из-под полы». Ходила молва, что зӱрёгалы умеют читать мысли людей, и, хотя Лукас никогда ранее в это не верил, информация о Фомальхиве несколько поколебала его скептические взгляды. Если Аш~шад владеет телепатией, возможно, на это способны и ӧссеане. Кроме того, чтобы узнать о гӧмершаӱле, зӱрёгалу не ­нужна была телепатия. Он вполне мог сидеть весь вечер прямо в той же чайной или же прийти позже. Лукас, в свою очередь, не считал, что распитие гӧмершаӱла — это прямо-таки преступление, но, если уж зӱрёгал хочет устроить ему неприятности, это дает ему идеальный повод.

Было ясно, что в этой партии он что-то потеряет. Речь шла лишь о том, как потерять как можно меньше. Суть дела заключалась в том, что от настоящего телепата ничего не скрыть. В этот момент, однако, ничего не оставалось, кроме как пытаться утаить хоть что-то. Потому что дело было совсем не в том, что зӱрёгал с ним сотворит.

Если он будет слишком сговорчив, то натравит ӧссеанина с его трёигрӱ еще и на Пинки.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь,— заявил Лукас, чтобы получить свою роль.

Говоря это, он машинально расстегнул две верхние пуговицы рубашки.

— Неужели? В это даже ты сам не веришь!

«Будто ты знаешь, во что я верю»,— подумал Лукас, и его губы скривились в мрачной улыбке.

— Я не переходил дорогу ни тебе, ни Церкви Ак­кӱт­ликса,— произнес он с необходимой торжественностью и посмотрел ему прямо в глаза.

Могло показаться неразумным вот так отдаваться ему на произвол, но Лукас знал, что иначе ему не выкрутиться, если он не хочет заработать куда больше проблем. На Ӧссе трёигрӱ играло огромную роль в продвижении мнений и доказательстве намерений. Это был определяющий механизм, который появлялся во всех общественных отношениях. Кто не был согласен на трёигрӱ, тот для ӧссеан просто не существовал, а кто избегал его в ­подобной ситуации, тот молча осознавал свою вину. Когда ты пойман на побеге, то оказываешься в гораздо худшей ситуации. Так что Лукас, сопротивляясь зӱрёгалу, хотя бы мог себя утешить, что это решение он принял сам.

С другой стороны, это не делало ситуацию приятнее.

Он видел, как глаза зӱрёгала расширяются, и в то же время по всему его телу начал разливаться холод. В начале трёигрӱ он всегда чувствовал себя так, будто выпил бочку жидкого азота — замерзшим и парализованным. Многих людей это состояние парализовало настолько, что они вообще ни на что не были способны — ни двигаться, ни говорить, ни даже думать,— лишь сидели, задыхались и бездумно кивали. Другие защищались, вовремя отводя глаза — что и сам Лукас делал, когда дело было несерьезным. Но не в этом случае. За несколько секунд трёигрӱ установилось еще сильнее, чем в первый раз, в темноте. В этот момент Лукас перестал воспринимать — в привычном значении этого слова.