Мансур отшатнулся.

– Нет… Я не могу допустить, чтобы ты рисковал своей жизнью! Я достаточно пожил на свете, а ты еще слишком юн. К тому же здесь твоя мать – нужно подумать о ней!

Ильяс покачал головой.

– Я не отступлюсь от своего решения. Мы не станем дожидаться, когда ты умрешь под пытками или тебя казнят. Мать согласна со мной. Она сама придумала, как тебя освободить. Я бы не догадался!

Мадина кивнула. Ее глаза были сухими, а во взгляде читалась непреклонная решимость.

Мансур взял саблю и встал рядом с сыном. Когда охранник открыл дверь, у его лица блеснула сталь.

– Тихо, – сказал Ильяс, – а ну, снимай одежду! А еще назови свое имя!

Они вышли втроем: две «женщины» и «охранник».

– Я провожу их! – Ильяс махнул рукой своим «товарищам», ожидающим в конце коридора.

Он отворачивал лицо, а спрятавшийся под покрывалом Мансур согнул плечи и склонил голову. Мадина старалась заслонить его от взоров охранников.

Они дошли до ворот. К счастью, здесь было довольно темно.

– Это я, Кудрет, – небрежно произнес Ильяс. – Откройте ворота.

Мадина чувствовала, как сильно напряжены нервы сына. Одно неверное слово, жест, шаг – и может случиться непоправимое.

Ворота со скрежетом отворились, и три фигуры проскользнули наружу.

– Эй, а ты-то куда? – Спросил охранник, и тогда троица бросилась бежать.

Мадина схватила Мансура за руку и что есть духу устремилась вперед, туда, где возле древнего колодца, окруженного деревьями, была привязана лошадь. Ильяс же развернулся и ринулся в атаку.

Мадина взяла за повод Нура, но Мансур опередил ее, подсадил в седло, а потом и сам взобрался на коня.

– А как же Ильяс?

– Не беспокойся! Он нас догонит!

В голосе женщины звучала такая уверенность, что Мансур не стал задавать лишних вопросов. Они устремились вперед, в мир темных теней, в запутанные и плохо освещенные ремесленные кварталы. Эта скачка была не менее мучительна и опасна, чем переход через Сират,[47] «более тонкий, чем волос, и более острый, чем меч». Когда они, наконец, были в безопасности, Мансур медленно слез с коня на землю и потерял сознание.

Ильяс убил двух напавших на него стражников и кинулся к колодцу. Это был аязамас, давно высохший священный греческий колодец, почитавшийся также и мусульманами – больше из суеверия и страха. Молодой человек размотал веревку с «кошкой» и быстро спустился вниз. Ильяс надеялся, что тюремная стража не станет обыскивать окрестности. Едва ли охранники рискнут приблизиться к такому месту, да еще ночью!

Колодец оказался столь глубоким, что в нем не было слышно даже стрекота цикад. В ушах отдавались лишь громкие толчки бешено колотившегося сердца. Ильяс поднял голову и посмотрел вверх, в небо, в центре которого сияла луна. Внезапно ему показалось, что он очутился в особенном, отрезанном от всего прочего мире. Ильяс испытал необыкновенное чувство, которое не посещало его уже давно – с тех пор, как он начал воевать: находясь наедине с луной и звездами, молодой человек ощутил внутреннее равновесие и нерушимый покой в душе.

Мансур, Мадина, Ильяс и Бекир сидели в доме Джахангир-аги и говорили о будущем. Благодаря искусному врачеванию Мадины здоровье ее мужа быстро восстановилось, и он готов был отправиться в путь.

По полу густо увитой плющом беседки скользили золотистые тени; солнечные блики были переливчаты и текучи. С головы до ног закутанная в покрывало женщина разливала ароматный кофе.

– Иди, Айсун, – нетерпеливо произнес Джахангир-ага. Турчанка поклонилась, поставила на резной деревянный столик до блеска начищенный медный сосуд и вышла.

Мадина вспомнила, вспомнила не только этот дом, но и эту женщину, которая приходила к ней в дни ее заточения в гареме. Вероятно, теперь, когда в глазах Джахангир-аги Айсун утратила женскую привлекательность, она прислуживала гостям.

Можно ли прожить жизнь именно так – без желания, надежды на освобождение? Спокойно и мирно, без особых радостей и горестей? Не тревожась и не печалясь. О нет, она бы не хотела! Какой бы противоречивой, трагической и неправильной ни была ее жизнь, она не жалела о прошлом ни единой минуты! Подумав об этом, Мадина, с достоинством сидевшая среди мужчин и не прятавшая лицо (не важно, что кому-то из них это не нравилось!), не стала признаваться Айсун в том, что они когда-то были знакомы.

– Вы не боитесь, ага, что вас обвинят в укрывательстве преступников? – Спросил Бекир хозяина дома. – Если шпионы Кара Мустафы узнают…

– Да забери их шайтан! – В сердцах воскликнул Джахангир-ага. – Мои лучшие воины, драгоценные камни янычарского корпуса, сердце армии – у меня в гостях, и я должен чего-то бояться?! О да, у меня не было сыновей, и вместе с тем они были тысячи доблестных османских воинов, способных покорить даже небо! Жаль, что многих из ни хуже нет на свете… – Командир янычар повернулся к Мансуру и положил руку ему на плечо. – Послушай, сынок, я должен попросить у тебя прощения. Сорок лет я хранил эту тайну, но теперь должен сказать правду, дабы ты знал, куда тебе ехать и что искать. Ты родился на берегу огромной, синей, как небо, реки Дунай, в селении под названием Тисма. – Джахангир-ага продолжал говорить, а присутствующие слушали, затаив дыхание.

– Получается, вы, ага, убили моих родителей, перекроили мою судьбу?! – Сурово произнес Мансур, когда командир янычар умолк.

– У меня нет власти Аллаха, и я не вершу судьбы. Не моя сабля опустилась на голову твоего отца, и не мои руки вырвали тебя из объятий твоей матери, – тяжело проговорил Джахангир-ага. – Это правда. Правда и то, что я убивал других и отнимал у них детей. Я находился на службе и выполнял свой долг. Можешь ли ты утверждать, что на твоих руках нет крови и твоя совесть чиста?

Мансур не знал, что ответить.

– Почему вы не рассказали мне об этом раньше? – Только и спросил он.

– Жизнь не проста, она полна загадок и тайн, – уклончиво произнес Джахангир-ага. – Пустые знания – излишняя тоска.

– Они отнюдь не пусты! – взвился Мансур.

– Разве они могли пригодиться тебе прежде? – невозмутимо промолвил Джахангир-ага. – Ты все равно не смог бы поехать на свою настоящую родину – только мучился бы и страдал. Зато теперь настало время, когда ты можешь отправиться туда с чистой совестью и без всяких помех!

– Где взять деньги на переезд? – Мансур вздохнул. – И Эмине-ханым наверняка захочет остаться здесь. Значит, нужно обеспечить ее так, чтобы она не бедствовала.

– Можно продать дом, – предложила Мадина. – И мои украшения.

– Нет, дом лучше сдать – мало ли как повернется жизнь! А безделушки оставь себе, женщина! Муж купил их тебе не для того, чтобы ты разбрасывалась ими направо и налево! – Резко заявил командир янычар. – Вчера состоялось заседание дивана, на котором меня пробовали обвинить в том, что мои воины организовали побег государственного преступника! Они утверждали, будто это сделали два янычара, переодетые в женское платье!

Присутствующие рассмеялись, а Джахангир-ага продолжил:

– Разумеется, я возмутился и, в свою очередь, заметил, что постоянное отсутствие султана на поле боя и бездарное командование великого визиря едва ли способны поднять моральный дух войска!

– Вы не боитесь, Джахангир-ага? – Снова спросил Бекир.

– Не боюсь. В любом случае мне давно пора в отставку. Не могу смотреть, как рушится то, что мы когда-то создали! Боюсь, скоро силы Османской империи перестанут вызывать у правителей других стран не только страх, но и уважение! Так вот, я предложил поощрить ветеранов янычарского корпуса значительными суммами – от пятисот до нескольких тысяч акче. Сказал, что это вызовет энтузиазм войска. Султан согласился и велел мне составить список тех, кто, на мой взгляд, достоин награды. В первую очередь я впишу туда ваши имена. Великий визирь Кара Мустафа так увлечен своим гаремом и собранием редких ценностей, что вряд ли станет проверять поименно весь список! Это будет плата за вашу многолетнюю и во многом бескорыстную службу, Мансур и Бекир!