— Что ты здесь делаешь? — спросила она, и ему показалось, что сначала она обрадовалась, а затем занервничала.

— Девушки сказали мне, что ты здесь, — пояснил он. Потом заметил группу молодых парней, шнырявших вокруг здания. — Ты занята?

— Нет. — Она махнула рукой. — Эти тупые козлы сначала хотят посмотреть фильм. Думаю, я подойду сюда попозже.

— Сколько длится сеанс?

— Боже, да я не знаю! — Робин направилась в сторону винного магазина, и он последовал за ней. Она обернулась и требовательным тоном спросила: — Что ты делаешь?

— Думал проводить тебя.

— Послушай, — сказала она. — Я не «Красотка» из одноименного фильма. А ты, — добавила она, — уж определенно не Ричард Гир.

Джон понятия не имел, о чем она говорит. Единственный фильм с Ричардом Гиром, который они смотрели в тюрьме, был «Соммерсби», да и его показывали только потому, что там был ребенок.

Она уточнила:

— Мы не влюбимся друг в друга, не поженимся и не нарожаем детей, ясно?

Джон об этом не думал, но, возможно, именно так и выглядел его план.

— Я только хотел сообщить, — сказал он, — что больше тебя никогда не увижу.

— Ну ты и тупица! Ты и так видел меня всего один раз.

— Знаю, — сказал он.

Она пошла дальше, и он опять двинулся за ней.

— Остановись, пожалуйста, — попросил он. — Выслушай меня.

Она скрестила руки на груди.

— Хорошо. Валяй.

— Просто я… — Теперь, когда Робин наконец слушала его, Джон не знал, что сказать. — Я думал о тебе, — пробормотал он. — Не по части секса. — Видимо, выражение его лица говорило совершенно о другом, поскольку она закатила глаза. — О’кей, может, и о сексе, — признался он.

— Если ты здесь не для того, чтобы заплатить мне за свои счастливые юношеские сопли, я должна возвращаться.

— Дело не в том, — сказал он. — Прошу тебя.

Робин двинулась дальше, но Джон встал перед ней и, пятясь, пошел впереди, понимая, что она не остановится.

— Я тут кое в чем замешан, — не унимался он.

— Что ты говоришь! Я в шоке.

— Я сидел в тюрьме.

— Предполагается, что тут я должна сильно удивиться?

— Ну пожалуйста! — сказал Джон. Он остановился, и она тоже. — Я не хотел, чтобы меня вмешивали в это дело, но так получилось. Мне необходимо что-то предпринять. Я не хочу обратно в тюрьму.

— Кто-то шантажирует тебя?

Он задумался.

— Возможно, — наконец ответил он. — Я не знаю.

— Обратись к копам.

Он понимал, что она шутит.

— Я просто хотел еще раз встретиться с тобой и сказать, что не смогу тебя больше увидеть. После этого, я имею в виду. — Он замолчал, пытаясь объяснить доходчиво. — Я уже сказал, что не хочу впутывать тебя в это дело. Этот парень — он плохой человек. На самом деле очень плохой, и я не хочу, чтобы ты как-то пострадала.

— Ты пугаешь меня, — сказала она, но ее скучающий тон совершенно не соответствовал смыслу слов. — Кто пытается нанести мне вред?

— Никто, — сказал Джон. — Он даже не знает о твоем существовании. — Он беспомощно потер лицо руками, издав нечто похожее на глухой стон. — Для тебя этого ничего не значит, — продолжал он. — Мне жаль, что морочу тебе голову этим. Я просто хотел увидеть тебя в последний раз.

— Почему?

— Это из-за того, что ты тогда рассказала мне о своем первом поцелуе. Я просто… — Он попробовал улыбнуться. — В школе я был настоящим неудачником. Девчонки не хотели иметь со мной ничего общего.

— У меня для тебя экстренное сообщение, малыш. В этом смысле ничего не изменилось. — Слова были обидно резкие, но по тону Джон понял, что она дразнит его.

— Я попал в тюрьму очень рано, — сказал он. — И просидел там двадцать лет.

— И я должна пожалеть тебя за это?

Он покачал головой. Он перестал ожидать от людей жалости к себе уже очень давно.

— Я хочу поблагодарить тебя за рассказ о Стиви и вообще. Я много об этом думал, это по-настоящему хорошая история.

Она закусила нижнюю губу, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Ну хорошо. Это ты сказал.

— А еще я… — Голос его сорвался. На работе он репетировал это сотню раз, но сейчас ничего не получалось.

— Ты — что? — помогла она ему. — Ты хочешь трахнуть меня?

— Да. — Врать тут он не мог. — Да, очень хочу.

— Что ж, блин, ты мог бы сэкономить кучу времени, если бы сказал об этом с самого начала. — Она снова пошла по улице, на ходу объясняя: — За комнату — десять, «пятьдесят на пятьдесят» — в смысле, сначала в рот, потом по-нормальному — это тридцатка. В задницу не трахаемся, не драться, иначе я оторву тебе твой поганый член.

Она прошла еще несколько метров и только потом поняла, что он уже не идет за ней.

— А теперь, блин, что с тобой случилось?

— Спасибо, — сказал он. И добавил: — До свидания.

— Посмотри на меня, — сказала мать, склонившись над столом в комнате для свиданий.

Она видела его впервые с момента, когда он попал в «Коустел», и никто из них ни слова не проронил про Зебру, больницу и тот факт, что Джону нужно было сидеть на специальной надувной подушке, просто чтобы иметь возможность поговорить с ней.

— Ты не можешь зачахнуть здесь, — сказала она ему. — Ты должен что-то делать со своей жизнью.

Он сидел перед ней и плакал. Крупные слезы катились по его щекам, а грудь лихорадочно вздрагивала, когда он пытался подавить рыдания.

— Ты уже не мальчик, Джон. Ты сильный мужчина. Ты переживешь все это. И в конце концов выйдешь отсюда.

Эмили по-прежнему надеялась на апелляцию. Она верила в справедливость системы и считала, что отцы-основатели демократии не могли предусмотреть такого наказания для шестнадцатилетнего подростка.

— Я оставляю тебе вот это, — сказала она, показывая на учебники, которые привезла с собой. Математика и естественные науки были любимыми предметами Джона в то время, когда он еще получал удовольствие от занятий в школе. — Ты все еще можешь получить аттестат о среднем образовании, — добавила она.

Джон уставился на нее пустым, непонимающим взглядом. Он носил подгузник, который впитывал гной, выходивший из заднего прохода, а мать беспокоится о том, чтобы ее сын закончил курс школьного обучения.

— Тебе это понадобится, чтобы поступить в колледж, когда ты выйдешь отсюда, — сказала она.

Образование… Эмили всегда настаивала на том, что образование является единственной вещью, которая по-настоящему обогащает жизнь человека. Сколько он помнил, мама постоянно что-то читала и у нее всегда была какая-нибудь статья, вырезанная из газеты или журнала, которая заинтересовала ее и которую она хотела запомнить получше.

— Ты слышишь меня, Джонатан?

Он не мог даже кивнуть.

— Ты получишь аттестат, а потом поступишь в колледж, о’кей?

Она взяла его за руки. На запястьях, в местах, где мужчины держали его, до сих пор были синяки. Один из охранников сделал было шаг вперед, но мешать им все же не стал.

— Ты не должен сдаваться, — сказала она Джону, сжимая его руки, как будто хотела таким образом передать ему свою силу и забрать его боль.

Она всегда говорила, что ей лучше страдать самой, чем смотреть, как мучаются ее дети, и Джон впервые увидел, что это на самом деле так. Если бы Эмили могла, она хоть сейчас поменялась бы с ним местами. И он позволил бы ей это сделать.

— Ты понимаешь меня, Джон? Ты не должен сдаваться.

Он ни с кем не разговаривал четыре с половиной недели.

В горле до сих пор, словно густая несмываемая патока, стоял вкус собственного дерьма и чужой спермы. Он боялся открывать рот, боялся, что мама может уловить этот смрад и догадаться, что он делал.

— Скажи мне, Джон, — потребовала она. — Скажи, что сделаешь это ради меня.

Его растрескавшиеся и кровоточащие губы были плотно сжаты. Не разжимая зубов и неотрывно глядя на свои руки, он произнес:

— Да.

Через две недели она спросила, занимался ли он. Он солгал ей, сказал, что занимался. К тому времени его перевели в камеру к Бену, и по ночам он не спал, боясь, что этот пожилой мужчина просто выжидает, играет в какую-то игру, а сам только и ждет подходящего момента, чтобы сделать свой ход.