Друзья помогли преодолеть формальности, связанные с перевозкой тела. В Буэнос-Айресе гроб с телом мужа был подвергнут кремации и похоронен в военном колумбарии на городском кладбище Чакарита. А через год сеньора Кармен вышла замуж за высокопоставленного чиновника таможенной службы, которого знала еще с юных лет.

В Барселоне у сеньоры Кармен оставались взрослая дочь с мужем и сыном. Небольшой особняк сеньоры Кармен стоял в тихом переулочке в баррио (районе) Висенте Лопес в жилой зоне Большого Буэнос-Айреса. Дом был двухэтажный с палисадником и небольшим садиком, в котором росли лимоны и апельсины. Первый этаж занимала сама хозяйка. На втором этаже жили: в одной комнате сын бизнесмена из Колумбии, студент с женой и сынишкой лет пяти, в другой — умирала от рака родная сестра сеньоры Кармен. В глубине двора находился довольно большой гараж, переоборудованный под жилое помещение, где я и поселился, полагая, что вскоре найду удобное жилище, но прожить там пришлось более двух лет. К тому времени, когда я поселился у сеньоры Кармен, я уже мог объясняться на кастельяно в пределах обиходной лексики. Все свое свободное время слушал местное радио, особенно коммерческие передачи уругвайской радиостанции «Колония», читал газеты, занимался по учебникам. Сеньора Кармен держала собаку болонку, единственной достопримечательностью которой, впрочем, скорее, недостатком было то, что она облаивала всех подряд, в том числе и меня, днем и ночью, хотя сторожем была превосходным. Была у нее также старая-престарая курица, которая яиц уже давно не несла.

Мое жилище — гараж — представляло собой квадратную комнату примерно 3x4 метра с маленьким оконцем над дверью, с туалетом-душем. Вход был через крыльцо, выходившее в сад. Бетонный пол покрывал палас, из мебели — кровать с тумбочкой, старый платяной шкаф, старинное кресло и пара стульев. Отопление — газовый переносной обогреватель. Вода в душе только холодная. Раз в неделю я пользовался ванной в доме сеньоры Кармен. Завтракал и ужинал на кухне вместе с хозяйкой, собакой и курицей. Тарелки она отдавала вылизывать собаке, после чего их мыла. В дом приходила служанка для ежедневной уборки.

Вечером, в день моего переезда, меня позвала к себе хозяйка. На кухне торжественно восседал на табурете пожилой, грузный джентльмен в очках на вид лет пятидесяти с гаком.

— Это дон Альберто, Ладос, мой куньядо.[7] Он хочет с вами поговорить, — сказала, мило улыбаясь, розовощекая хозяйка.

Дон Альберто, грозно сверкнув очками с толстыми линзами, громовым басом учинил мне допрос:

— Кто вы такой? Откуда приехали? Когда? Есть ли у вас вид на жительство?

— Я его еще не успел получить. Сдал вот документы в полицию.

— А какие у вас вообще есть документы?

Пришлось сходить в свой гараж за документами.

Предъявил ему заграничный паспорт и военный билет. Вкратце рассказал ему свою жизненную историю согласно отработанной легенде. Сказал, что буду проходить военную службу, а затем устраиваться на работу, что завтра ухожу в первый раз на службу, в армию.

Дон Альберто несколько умерил свой пыл, успокоился, перестал раздувать щеки, после чего сеньора Кармен поставила на стол бутылку красного вермута «Чинзано», сифон с ледяной водой, и мы выпили за знакомство, разбавляя вермут пополам с содовой. После нескольких стаканов дон Альберто подобрел. Он сказал, что сеньора Кармен живет одна и поэтому он должен знать, кто тут у нее поселился. Дон Альберто, старый холостяк, был великолепным гитаристом и исполнителем аргентинских танго и креольского фольклора. Он был истинным порттеньо,[8] знал превеликое множество танго и баллад, сам сочинял музыку, был вхож во многие дома, где в почете были аргентинский фольклор и танго. Зарабатывал он уроками музыки, обслуживанием вечеринок.

На следующий день рано утром я отправился электропоездом до Ретиро,[9] затем на метро до Пласа-де-Майо,[10] и пешком, минуя Каса Росада[11] направился в свой военкомат. На страже у входа в президентский дворец стояли солдаты в форме гренадеров эпохи освободительных войн.

Временно я был прикреплен к шестому этажу, который занимался призывниками, прибывавшими в основном из-за рубежа. Рауль постепенно вводил меня в курс дела и помогал объясняться с начальством. На этаже работало человек пятнадцать солдат во главе с двумя сержантами сверхсрочной службы (на положении наших прапорщиков). Один из сержантов заведовал архивом (туда меня не пускали, как, впрочем, и остальных, кто не имел к архиву отношения), другой — текущий перепиской с посольствами. Был еще и капрал, тоже сверхсрочник, который следил за порядком и чистотой на этаже. Командовал этажом подполковник Мендес, приятнейший, добродушный человек средних лет. На других этажах располагались службы, обеспечивавшие призыв в авиацию, Морфлот и другие рода войск. Караульную службу нес суточный наряд, вооруженный немецкими винтовками маузер времен Второй мировой войны с примкнутыми тесаками. Питались на службе бутербродами и кофе, который приносил негр-кафетеро из соседнего кафе, приходивший всегда ровно в 11 дня весь увешанный огромными термосами и ящичками с бутербродами и выпечкой. Внизу в каптерке у мрачноватого солдата — каптенармуса, с ярко выраженной европейской внешностью, получил свое обмундирование, состоящее из грубошерстной куртки и брюк, белой форменной куртки, пилотки и армейских ботинок. Все не по размеру, все бывшее в употреблении, но тщательно выстиранное и выглаженное.

— Бери что дают, и нечего здесь копаться, — буркнул каптенармус, — не в театр пришел.

Пришедший со мной Рауль приветливо улыбался ему:

— Неужели у тебя, Мозес, ничего лучшего не осталось?

— Ничего. Идите и сами ищите.

Я был крайне удручен, показывая вечером сеньоре Кармен доспехи, в которых мне придется щеголять в такую ужасную жару. Но сеньора Кармен, лукаво улыбаясь, сказала мне, что по соседству живет подполковник Лопес, который является заместителем командира нашей войсковой части, и что она в хороших отношениях с его матерью, которая только что ей звонила и просила у нее пару лимонов, так как ей нездоровится. На следующий день за ужином сеньора Кармен поведала мне, что она побывала у матери Лопеса и попросила, чтобы мне разрешили ходить на службу в штатском, поскольку я собирался устроиться на работу автомехаником. Так началась моя служба в армии. Ходил я в штатском, форму надевал, лишь когда стоял в карауле с маузером без патронов. В дивизионе я, конечно, был наподобие белой вороны — аргентинец, не знающий кастельяно и владеющий только английским да еще греческим. На меня прибегали посмотреть с других этажей и обращались ко мне не иначе как «Hello, Jonny». Но вскоре все мало-помалу привыкли к моему присутствию и успокоились.

Через месяц пришел приказ о том, чтобы меня откомандировать в моторизованный батальон понтонеров, но подполковник Лопес меня отстоял, сославшись на то, что мне надо еще подучить испанский, а то как бы я чего-нибудь там еще не натворил по незнанию языка и не утопил бы технику при наведении понтонной переправы через бурную речку, за что он-де не хочет нести ответственность.

Каждое утро в семь часов мне надлежало приходить на службу, а в три пополудни все, кроме караула уходили по домам. Несколько раз мне пришлось дежурить. Стояли в форме с винтовкой у входа в часть, сменяясь каждые четыре часа. Отдыхали на столах на своем шестом этаже, питались бутербродами и кофе из принесенного с собой термоса. Однажды стою я себе у входа в часть (шестиэтажное здание, с виду напоминающее небольшой отель), сжимая в руке старенькую винтовку с примкнутым штыком. Такими винтовками были вооружены полицаи во время оккупации.

Так вот, стою я вечером на часах, я, рядовой аргентинской армии и одновременно советский разведчик-нелегал, старший лейтенант КГБ при СМ СССР. Интересно? Лично для меня мало интересного. Вот по пустынной, слабо освещенной улице шествует величаво какая-то весьма привлекательная, хорошо одетая особа, и вдруг, обращаясь ко мне, дамочка эта что-то говорит, упоминая слова «офицер» и «театр». Не уловив, чего она хочет, вызываю дежурного сержанта, чтобы он сам разобрался с дамочкой. Отослав тотчас меня с поста, молодой черноусый сержант-контрактник остался у входа полюбезничать с прекрасной ночной незнакомкой, которая хотела вроде бы в театр, а попала в войсковую часть, и что из этого вышло, так и осталось тайной.