Поэтому обучаемость языку может быть подобна другим биологическим функциям. Языковые мучения туристов и студентов могут быть платой за языковую гениальность, проявленную нами в детском возрасте, так же, как и дряхлость преклонных лет — это плата за бодрость в юные годы.

<…в данном месте в скане отсутствовала страница…>

Целые колонки сообщений, статейки в третьесортных газетах, карикатуры и радиопередачи, последовавшие за симпозиумом, быстро преподали мне урок того, что могут сделать с научными открытиями журналисты, у которых поджимают сроки сдачи материалов. Давайте проясним ситуацию: открытие, связанное с семьей с наследственными нарушениями речи, принадлежит Гопник; тот журналист, который щедро приписал его и мне, был введен в заблуждение тем, что я председательствовал на том заседании и представлял Гопник публике. Никакой грамматический ген не был идентифицирован, но исходя из того, как данный синдром поразил членов семьи, было сделано предположение об ущербном гене. Как предполагается, один-единственный ген негативно воздействует на грамматическую правильность речи, но это не значит, что один единственный ген управляет грамматикой. (Если удалить распределительный вал, то машина не будет двигаться, но это не значит, что машиной управляет ее распределительный вал.) И, конечно, нарушается именно способность нормально общаться на повседневном английском языке, а не способность усваивать в школе его стандартный письменный вариант.

Но даже зная эти факты, многие разделяют скептицизм журналиста. Может ли в действительности существовать ген, отвечающий за что-то настолько специфическое, как грамматика? Даже сама подобная мысль означает атаку на укоренившийся взгляд, что мозг — это аппарат для обучения с самыми общими функциями, лишенный формы и содержания до соприкосновения с окружающей культурной средой. А если грамматические гены и существуют, то в чем состоит их функция? Очевидно, в создании грамматического органа — эту метафору из работ Хомского многие находят абсурдной.

Но если существует языковой инстинкт, то он должен иметь материальное воплощение где-либо в мозге, и эти мозговые центры должны быть подготовлены к своей роли создавшими их генами. Какие же факты могли бы продемонстрировать, что существуют гены, формирующие те части мозга, что управляют грамматикой? Самый широкий набор приборов и инструментов, которыми пользуются генетики и нейробиологи, большей частью бесполезен. Большинство людей не согласится, чтобы им в мозг вживляли электроды, вводили химикалии, перекраивали что-то хирургическим путем и удаляли, чтобы делать срезы и их окрашивать. (Как сказал Вуди Аллен: «Мозг — это мой второй любимый орган».) Итак, биология языка остается плохо понятой. Но естественным образом произошедшие случаи и замысловатые технологии, позволяющие действовать в обход, позволили нейролингвистам узнать на удивление много. Давайте же попытаемся обнаружить предполагаемый грамматический ген, начиная с общей панорамы мозга и концентрируясь на все меньших и меньших компонентах.

Мы можем сразу сузить поле исследования, выведя из него половину мозга. В 1861 г. французский врач Поль Брока произвел сечение мозга пациента, больного афазией, которому персонал больницы дал кличку «Тан», потому что это был единственный слог, который он мог произнести. Брока обнаружил большую кисту, вызывающую повреждение в левом полушарии Тана. У следующих восьми больных афазией, которых он наблюдал, также были повреждения в левом полушарии — слишком много, чтобы это можно было приписать случайности. Брока сделал заключение, что «способность к членораздельной речи» располагается в левом полушарии.

В последовавшие 130 лет заключение Брока было подтверждено многочисленными и разнообразными свидетельствами. Некоторые из них были следствием того удобного факта, что правая половина тела и органов чувств контролируется левым полушарием мозга и наоборот. Многие больные афазией страдают слабостью или параличом правой части тела, включая Тана и поправившегося больного из главы 2, который проснулся с ощущением того, что он отлежал себе правую руку. Эта связь обобщена в псалмах 136:5–6:

Обычные люди более точно распознают слова, когда те высвечиваются с правой стороны их зрительного поля, чем когда с левой, даже если этот язык — иврит, на котором пишут справа налево. Когда разные слова одновременно произносят и в то и в другое ухо, человек лучше различает, какое слово было произнесено в правое ухо. В некоторых случаях эпилепсии, которую нельзя вылечить иным путем, хирурги разъединяют два полушария мозга, перерезая пучок волокон между ними. После хирургического вмешательства пациенты ведут совершенно нормальную жизнь, в которой присутствует только одно тонкое отличие, обнаруженное ученым-неврологом Майклом Газзанига: если пациент неподвижен, он может описать события, происходящие в правом поле зрения и может назвать предметы в своей правой руке, но не может описать события, происходящие в левом поле зрения и не может назвать предметы в своей левой руке (хотя правое полушарие выражает свое знание об этих событиях невербальными жестами, например, жестикуляцией и указыванием). Левая половина их мира была отсоединена от их речевого центра.

Когда ученые-неврологи напрямую рассматривают мозг, используя разнообразные технологии, они реально могут увидеть язык в действии в левом полушарии. Анатомия нормального мозга — его выпуклости и извилины — слегка асимметрична. В некоторых областях, имеющих отношение к языку, различия достаточно большие, чтобы их можно было видеть невооруженным взглядом. Компьютеризированная Осевая Томография (КТ или КОТ) и Магнитно-Резонансное Отображение (МРО) используют компьютерный алгоритм, чтобы восстановить картину живого мозга в поперечном сечении. Мозг больных афазией почти всегда показывает повреждения в левом полушарии. Неврологи могут временно парализовать одно полушарие, введя амитал соды в каротидную артерию. Пациент со спящим правым полушарием может говорить, пациент со спящим левым — нет. Во время операций на мозге пациенты могут оставаться в сознании под местной анестезией, поскольку мозг не имеет болевых рецепторов. Нейрохирург Уилдер Пенфилд обнаружил, что небольшой электрический шок в некоторых местах левого полушария может заставить пациента замолчать на полуслове. (Нейрохирурги производят эти манипуляции не из любопытства, но для того, чтобы быть уверенными в том, что они не удаляют жизненно важные части мозга вместе с пораженными.) В технологии, используемой при исследованиях на нормальных людях, по всей поверхности черепа размещаются электроды, и электроэнцефалограммы (ЭЭГ) человека записываются в тот момент, когда он читает или слышит слова. Синхронно с каждым словом происходят всплески электрических сигналов, и они более заметны в электродах, расположенных на левой половине черепа, чем на правой (хотя это явление можно истолковать неоднозначно, поскольку электрический сигнал, зародившийся глубоко в одной части мозга, может давать излучение с другой стороны).