Взойди на ростру, Брут.

И Кассий тоже.

Где Публий?

Он здесь и потрясен восстаньем этим!

Смотрите, чтобы Цезаря друзья

Не вздумали…

Пустая болтовня! — Не бойся, Публий;

Мы ни тебе, ни римлянам другим

Вреда не причиним, — скажи всем это.

Оставь нас, Публий; ведь народ нахлынет

И старости твоей не пощадит.

Уйди; пусть отвечают за деянье

Свершившие его.

Возвращается Требоний .

Антоний где?

В свой дом в смятенье скрылся.

Бегут, вопя, мужи и жены, дети,

Как в Судный день.

Узнаем судьб решенье;

Мы знаем, что умрем, но люди тщатся

Как можно дольше дни свои продлить.

Тот, кто отнимет двадцать лет у жизни,

Отнимет столько же у страха смерти.

Раз так, то смерть есть благо. Были мы

Друзьями Цезарю, его избавив

От страха смерти. — Римляне, склонитесь,

Омоем руки Цезаревой кровью16

По локоть и, мечи обрызгав ею,

Идемте все немедленно на форум

И, потрясая красное оружье,

Воскликнем все: «Мир, вольность и свобода!»

Склонясь, омойтесь. Ведь пройдут века,

И в странах, что еще не существуют,

Актеры будут представлять наш подвиг.

И снова кровью истечет наш Цезарь,

Лежащий здесь, у статуи Помпея,

Как прах ничтожный.

Да, и каждый раз

Нас, совершивших это, назовут

Людьми, освободившими отчизну.

Пора нам уходить.

Да, вместе выйдем;

Брут впереди, а мы за ним; пусть видят,

Что в Риме нет сердец смелей и лучше.

Входит слуга .

Кто там идет? Антония посланец.

Так, Брут, велел мой господин склониться,

Так Марк Антоний приказал мне — пасть

И, распростершись, так тебе сказать:

Брут благороден, мудр, и храбр, и честен;

Велик был Цезарь царствен, смел и добр.

Скажи, что Брута я люблю и чту,

А Цезаря боялся, чтил, любил.

И если Брут дозволит, чтоб Антоний

Мог невредим к нему прийти узнать,

Чем Цезарь заслужил такую смерть,

То Брут живой ему дороже будет,

Чем мертвый Цезарь, и себя он свяжет

С судьбой и делом доблестного Брута

Среди опасностей и смут грядущих

Как верный друг. Так говорит Антоний.

Он — римлянин и доблестный и мудрый,

Его всегда я чтил.

Скажи, что если он придет сюда,

То все узнает и, ручаюсь честью,

Уйдет нетронут.

Он сейчас придет.

(Уходит.)

Я думаю, он станет нашим другом.

О, если б так. Его я опасаюсь,

И, как всегда, предчувствие мое

Меня в том не обманет.

Входит Антоний .

Вот он идет. Привет, о Марк Антоний!

Великий Цезарь! Ты лежишь во прахе?

Ужели слава всех побед, триумфов

Здесь уместилась? Так покойся с миром. —

Все ваши замыслы мне неизвестны,

Кому еще хотите кровь пустить;

Коль мне, то самый подходящий час —

Час смерти Цезаря, и нет оружья

Достойнее того, что обагрилось

Чистейшею и лучшей в мире кровью.

Прошу вас, — если вам я неугоден,

Пока дымятся кровью ваши руки,

Меня убейте. И тысячелетье

Прожив, не буду к смерти так готов;

Нет места лучшего, нет лучшей смерти,

Чем пасть близ Цезаря от ваших рук,

От вас, решающих все судьбы века.

Антоний, смерти не проси у нас.

Мы кажемся кровавы и жестоки —

Как наши руки и деянье наше;

Но ты ведь видишь только наши руки,

Деяние кровавое их видишь,

А не сердца, что полны состраданья.

Лишь состраданье к общим бедам Рима —

Огонь мертвит огонь, а жалость — жалость —

Убило Цезаря. Но для тебя

Мечи у нас притуплены, Антоний,

И наши руки, также как сердца,

В объятия тебя принять готовы

С любовью братской, с дружбой и почетом.

В раздаче новых почестей и ты

С другими наравне получишь голос.

Будь терпелив, пока мы успокоим

Народ, который вне себя от страха.

Тогда мы объясним тебе причины,

За что я, Цезаря всегда любивший,

Его убил.

Я знаю вашу мудрость.

Кровавые мне ваши руки дайте;

И первому, Марк Брут, тебе жму руку;

Второму руку жму тебе, Кай Кассий;

Тебе, Брут Деций, и тебе, Метелл;

И Цинне, и тебе, мой храбрый Каска;

Последним ты, но не в любви, Требоний.

Патриции — увы! — что я скажу?

Доверие ко мне так пошатнулось,

Что вправе вы сейчас меня считать

Одним из двух — иль трусом, иль льстецом.

О, истинно тебя любил я, Цезарь!

И если дух твой носится над нами,

То тягостнее смерти для тебя

Увидеть, как Антоний твой мирится

С убийцами, им руки пожимая