Усадив своих гостей, для чего ему пришлось изрядно поработать локтями, пробираясь самому и ведя за собой отца и дочь к отведенному им столику, наемник кликнул служанку — рыхлую нескладную женщину, жирную, неповоротливую, рыжую и одноглазую.

— Эй, Марион, живей подавай обед! И пусть они там, на кухне, поторопятся!

И так как в ответ на его просьбу нагруженная тарелками и оловянными кружками толстуха издала лишь какое-то нечленораздельное мычание, он схватил ее за юбку, притянул к себе и прошипел прямо в нос:

— Скорее! Со мной гости Злой Феи!

После этих слов случилось чудо! Рыжая толстуха забегала и засуетилась так, будто у нее выросли десять рук и десять ног! В одно мгновение стол перед Оливье и Армель был накрыт словно для королевской трапезы — по крайней мере, беднягам показалось именно так. Посреди стола возвышалась супница из необожженной глины, рядом, в окружении оловянных стаканчиков, поместился кувшинчик вина из Сюрена.

— Ешь, Армель, ешь! — приговаривал Оливье, не имея более возможности сдержать слезы радости, катившиеся по его счастливому исхудалому лицу.

Благодаря специальному устройству, госпожа Миртиль холодным взором наблюдала за этим зрелищем, сама оставаясь незамеченной. Ее спальня в особняке Сен-Мара соседствовала с заброшенной сушильней, где прежде сыромятники развешивали для просушки свои кожи, и через специальное отверстие в стене особняка можно было видеть то, что происходит в нижнем зале «Сосущего теленка».

Ловкий Эстафе так усадил Оливье и Армель, чтобы они были на самом виду у тайно наблюдавшей за ними хозяйки.

— Ха-ха-ха! — смеялась Миртиль, чей острый взор позволял различать мельчайшие подробности разыгрывающейся у нее на глазах сцены. — Так, значит, достаточно одного лишь запаха сырного супа, чтобы наш любезный Оливье расплакался? Конечно же, они были страшно голодны! Боже, как же быстро они едят! Оливье, должно быть, благословляет «благородную даму», про которую наплел ему Эстафе. Отлично, значит, я быстро собью спесь с этого гордого дворянчика!

Однако чувство тревоги не покидало ее.

— Он в моих руках. Но что мне с ним сделать? Посмотрим… Здесь, то есть, я хочу сказать, в подвале этой сушильни, есть все, что позволит мне осуществить свою месть… насладиться ею… Разумеется, господам из Шатле об этом ничего неизвестно.

И злобный смех исказил правильные черты ее лица.

— Что ж, буду его допрашивать, не торопясь, час за часом, день за днем… У меня в доме найдутся все потребные для того инструменты. Я сумею распахнуть перед ним врата геенны огненной! Ах, я чуть не забыла про деревянную кобылу, этого великолепного скакуна с острой спиной, к которой, согласно давнему обычаю, будет привязан господин де Сов, в то время как к рукам и ногам его подвесят груз… У меня имеются также испанские сапоги, удивительные приспособления, сулящие медленную смерть самому крепкому здоровяку, ибо после того, как ему раздробят ноги, он уже не жилец… А как ловко Эстафе и Жоэль де Жюган с помощью обыкновенной воронки заливают в своих подопечных кипяток! Особенно же им нравится смотреть, как расплавленный свинец капает на живую плоть… Но я так редко доставляю им это удовольствие… Поистине, я готовлю им королевский подарок!

Ненависть госпожи Миртиль изобретала все новые и новые изощренные пытки, предназначенные для Оливье де Сова. Армель же, по ее замыслу, должна будет смотреть на страшные мучения отца, присутствовать при его агонии…

— А что, если я поменяю их местами? — спрашивала она себя. — Что, если я начну развлечение с этой тщедушной девчонки?

Однако непредвиденный случай дал мыслям черноокой супруги Годфруа Кокбара совершенно иное направление. Подвыпившие и буйные посетители «Сосущего теленка» неожиданно стали свидетелями удивительного поединка.

Не отрывая взора от специального смотрового отверстия, именуемого «соглядатаем», госпожа Миртиль увидела, как через зал прошел знаменитый бандит, один из тех, что часто появлялись на Ярмарке наемников, где продавцы за толстый кошелек готовы запродать не только свою шпагу, но и душу хоть самому дьяволу. Этот розовощекий и светловолосый Геркулес, один из тех немногих, кто осмеливался дерзко смотреть в глаза Жоэлю де Жюгану, только что встал из-за стола. Утирая рукавом усы, мокрые от пивной пены, он пребывал в прекрасном настроении, вызванном, по-видимому, обильным возлиянием, и, проходя мимо столика, где сидели Оливье и Армель, игриво дернул девчушку за волосы.

Побледневший Оливье сжал зубы, метнул на негодяя гневный взор и, преградив ему путь, взял его за шиворот и отвесил звонкую пощечину, прозвучавшую под сводами кабачка словно пушечный выстрел. Все эти действия заняли у шевалье де Сова не более тридцати секунд.

Тотчас же в дымной полутьме поднялся ужасный шум. Завсегдатаи питейного заведения, ставшего западней для отца и дочери, повскакивали со своих мест и взгромоздились на скамьи и столы.

Госпожа Миртиль от нетерпения кусала губы. Она была уверена, что Оливье только что подписал свой смертный приговор. Человек, чья правая щека все еще хранила следы пощечины шевалье, слыл самым искусным фехтовальщиком Парижа.

«Вот уж действительно стоило выбираться из болот Пуатье, чтобы дать пощечину самому Марселю де Ремайю, непререкаемому авторитету по части фехтования, этому дьявольскому рубаке, получившему в среде наемников кличку Убийца! »

Видя, как поступок отца Армель взбудоражил полупьяных посетителей, она тихо произнесла:

— Что ж, предположим невозможное: Оливье удастся проучить записного убийцу. Да, но тут же с десяток проходимцев встанут на его защиту, захотят отплатить за своего и тем самым лишат меня удовольствия насладиться местью.

Она уже собралась было позвать своих людей, но дальнейшие события заставили ее забыть обо всем и жадно припасть к отверстию «соглядатая».

Оливье де Сов и Марсель де Ремай стояли лицом к лицу на освобожденном для них пространстве. Со всех сторон их окружали беснующиеся торговцы с Ярмарки наемников. На фоне своего соперника отец Армель, несмотря на то, что его рост значительно превосходил средний, казался просто карликом, настоящим пигмеем. Де Ремай возмущенно рычал, подобно дикому зверю, жаждущему человечины, и потрясал шпагой, которая, как дамоклов меч, нависала над Оливье.

К великому удивлению госпожи Миртиль и всех остальных зрителей, шевалье и не подумал отступить перед этим атакующим его сверху вниз человекозверем, хотя последний обрушивал на него град уколов, словно падающих с неба. Оливье отражал все выпады и удары противника и упорно продвигался вперед, все время вперед, отважно метя в грудь обидчика своей дочери.

Обезумевший от гнева и гордыни бандит наносил удар за ударом, каждый из которых сулил сопернику верную смерть и являл собой верх фехтовального искусства. И все же кончик его шпаги касался только пола в том самом месте, где только что находился Оливье. Загнанный в угол, прижатый к стене, испещренной грязными потеками, де Ремай наконец вынужден был признать, что пришел его последний час, ибо уже трижды шпага виртуозного врага оставила глубокие царапины на его колете[25] из буйволовой кожи.

Но что за странность? Молодой человек, кажется, вовсе не хотел убивать несравненного Марсаля де Ремайя! Он удовлетворился тем, что, плотно прижав его к кирпичной стене, удерживал признанного мэтра в таком положении с помощью острия своей шпаги, упершегося как раз в то место, где билось сердце записного задиры.

Тяжело дыша, зрители во все глаза смотрели на побледневшего гиганта. Взор его блуждал, на лбу выступили крупные капли пота. Ропот вокруг нарастал. Было ясно, что все готовы отомстить за поражение, нанесенное их собрату.

Словно не замечая нависшей над ним опасности или же намеренно не считая нужным замечать ее, Оливье де Сов, наслаждавшийся своим триумфом не более, трех минут, отвел шпагу от груди побежденного, вложил ее в ножны, пожал плечами и как ни в чем не бывало вернулся за стол.