Царь разгневался, дал Трифону три дня сроку: чтоб через три дня кречет у него был, а иначе пусть пеняет на себя. А нрав у царя был известен: Грозным его нарекли неспроста. За лучшего честника, который нередко сидел у Ивана на руке, ближе всех бояр, Трифон мог лишиться и головы.
Отправился он искать птицу в сокольничьем лесу.
Три дня и три ночи ходил, измучился, да все бестолку — нигде не нашел птицы. Сел он в горести на берегу пруда и незаметно заснул. И явился к нему во сне святой — покровитель сокольников. Был он на белом коне и с белым кречетом на руке. Святой сказал Трифону, где искать любимца царя — на сосне в Мытищинском лесу. Проснувшись, Трифон подивился, но к указанному месту решил сходить. И точно: видит, на сосне сидит царский честник. Подманил его Трифон на вабило, подкормил да в Москву поспешил поскорее, чтобы к назначенному сроку не опоздать, царя успокоить. Спасен был Трифон от неминуемой беды.
Вот будто на радостях и поставил он в том месте часовенку. Вначале деревянную, а позже, как разбогател да боярином стал, каменную, которая и стоит на Трифоновской улице по сей день.
Каюсь, узнал я об этой удивительной истории, когда выяснилось окончательно, что кречет из телефильма о нем как бы «отлетел», а вместо него на экране хозяйничает ястреб. Напереживавшись из-за той непростительной ошибки, а дело исправления ее оказалось не столь уж легким и даже мучительным, я будто собственным нутром ощутил состояние царского сокольника в ту тревожную для него минуту. И позавидовал: помог ему все-таки отыскать птицу святой, а поможет ли мне кто отыскать теперь кречета? Ибо без портрета этой птицы я не мог, как мне казалось, ни прийти в редакцию любимого журнала, ни в сценарный отдел объединения «Экран».
В трудное для меня время я даже пошел взглянуть на церковь. В то время там шел ремонт, внутри стояли бочки с краской, мешки с цементом. Еще в нашествие Наполеона в 1812 году церковь была разграблена. Из нее были похищены утварь и сосуды из драгоценных металлов, но на стене должна была остаться фреска, изображающая святого Трифона с белым кречетом на перчатке правой руки — так называемая «русская» икона Трифона. Однако фрески не оказалось, мне сказали, что она теперь находится в Третьяковской галерее. Зайдя в фонды, я узнал, что, действительно, фреска хранится в запасниках, но отыскать ее не просто, и потом она не цветная, совсем не интересна для съемки. Так я ее и не увидел. Позже в главном храме Загорского монастыря я обнаружил большую икону святого Трифона, к которой прикладывалась тощенькая старушонка, но к удивлению своему, узрел, что сокол на руке Трифона — черный, то есть совсем не такой, за которого следовало спасать царского сокольника.
А меж тем приближалось лето. Третье лето, как я взялся за поиски кречета. И я пребывал в раздумьях, не отправиться ли мне вновь на Таймыр, где, теперь я это знал совершенно точно, гнездятся кречеты. Я нашел подтверждение у таких известных ученых прошлого, как Миддендорф, Скалой, Тугаринов. Их видели на реках Хатанге, Дудинке, Новой, в верховьях Попигая, в местах, мне знакомых, где не раз приходилось бывать. Не сомневался я теперь и в том, что белые кречеты гнездятся в ущельях Путораны. Их и только их я там снимал. Гнездятся они там, следовало только как следует поискать. Однако мои друзья-норильчане замолчали и не приглашали отправиться с ними на Аян. И для них та ошибка — урок не сладкий. Как я услышал потом, один из охотоведов, приведший операторов к гнезду ястребов, узнав об этом, хотел сгоряча в тот же день отправиться на Аян и разделаться со всей семьей тетеревятников. Пришлось его убеждать, что двухлетнее наблюдение за столь редкой птицей, как полубелый сибирский ястреб, да еще где: на плато Путорана! — не может быть не интересным для ученых.
Обдумывал я и возможность поездки на Чукотку. Незадолго до этого мне попалась в руки книжка одного ботаника, который несколько сезонов провел там за сбором растений. Неоднократно во время своих походов он встречал кречетов, а однажды наткнулся на гнездо. Я выписал название речки, где это произошло, но остальное читать было тяжело. По-садистски смакуя, ботаник рассказал в своей книжке, как он четырьмя выстрелами почти в упор расстрелял у гнезда взрослого кречета, а затем взял из гнезда белого птенца и более месяца таскал его, то держал впроголодь, давая затрещины, то выпускал вместе с веревкой, то обратно ловил, пока он не улетел с тяжелым кольцом на лапе. Удивительно, как невоспитанны бывают иные наши ученые. Наверное, ради спасения какой-нибудь редкой травки этот ботаник мог бы горой, что называется, встать. А вот все остальное в природе было для него чужим. Слава богу, что на этом он закончил свои научные работы на Чукотке. И вот в тот момент, когда я решал, куда отправиться на поиски кречета, мне позвонил Савва Михайлович Успенский и, как тот святой сокольнику, сказал, чтобы я отправлялся на полуостров Ямал на реку Щучью, отыскал там Владимира Николаевича Калякина, который и выведет меня к гнезду кречетов, да не к одному, а к нескольким!
Я не раздумывал. Ямал, считай, под боком, туда можно и на самолете не лететь. Добрался на поезде до Салехарда, пристроился на почтовый катер. Вначале поплыли вдоль берегов Оби, любуясь встающими на юге заснеженными вершинами Полярного Урала, затем, поплутав меж островов и отмелей, по вешкам вошли в устье реки Щучьей и стали подниматься вверх по течению.
Берега реки поросли непролазным кустарником, над которым летали утки. По календарю была середина лета, но здесь только начиналась весна. Кое-где лежал снег, кустарники были коричневыми, только-только распускались почки. На одном из торфяных бугров я увидел коричневатого сокола, спокойно и надменно взиравшего на проходивший-неподалеку катер. «Сапсан,— пояснил рулевой,— молодой! Тут неподалеку их гнездо. Уже много лет живут». И останавливаться не стал.
К концу вторых суток мы подошли к фактории Щучьей. С пяток деревянных, больших, как амбары, домов выстроилось на безлесом берегу. Жизнь тут кипела осенью да ранней весной, когда ненцы перегоняли стада к берегам Ледовитого океана либо в предгорья Урала, а в эту пору, как признался истосковавшийся по людям начальник почты, начиналась самая скукота.
Он подвез меня на моторке до одинокой избы, стоявшей в полутора километрах от фактории на обрывистом берегу в окружении нескольких корявых лиственниц.
Когда моторка ткнулась в берег, из избы вышел высокий рыжеволосый человек с развевающейся на ветру окладистой бородой, также огненного цвета, в тельняшке, черных плисовых шароварах и огромных серых валенках. Черная повязка на глазе перекрещивала его лицо, а добродушная улыбка не оставляла сомнений, что человек этот прост, любит общение и знает толк в законах гостеприимства.
Через час мы уже запросто беседовали за узким столом в небольшой темноватой избенке с жарко натопленной печью, где сновало немало приехавшего из Москвы ученого люда. Тут были и орнитологи, и ботаники, и энтомологи, студенты и кандидаты наук и обычные любители природы и путешествий, вызвавшиеся им помогать. Всем им вскоре предстояло разъехаться по отдаленным уголкам тундры.
Первое предположение, что в лесотундре Южного Ямала должны гнездиться кречеты, было высказано в 1939 году. В начале июля двое ученых, Т. Н. Дунаева и В. В. Кучерук, наблюдали в районе Сопкая, близ среднего течения реки Шучьей одинокого белого кречета. В 1941 году В. И. Осмоловская нашла на Сопкае свежие линные перья бурого кречета, но лишь в 1973 году на берегах реки Щучьей было обнаружено первое гнездо этой птицы. И отыскал его Калякин.
Он рассказывал, что, оказавшись на Ямале впервые, был поражен богатством природы этого края. И решил приехать снова, чтобы построить постоянную базу для регулярных наблюдений, создать стационар. Было ясно, что Ямал стоит на пороге перемен, и уже теперь следовало искать места, которые могли бы пригодиться для дальнейших наблюдений над изменением экологической обстановки.
Его проект создания стационара на Ямале был интересен: под конусообразной, как в ненецком чуме, крышей должны были размещаться жилые помещения и лабораторные подсобки. Но воплотить проект в жизнь оказалось не простым делом. И тогда на реке Щучьей Калякин отыскал полуразвалившуюся избу, которая была построена, вероятнее всего, русскими купцами, приплывавшими сюда за ряпушкой — царской селедочкой. Избу колхоз продал на слом, как дрова, но Калякин ломать ее не стал, а соорудил над ней крышу. Рядом с избой помещались теперь и баня, и кладовая, и лаборатория, где обрабатывались птичьи тушки, ремонтировались лодочные моторы. И все это практически безвозмездно вручалось Институту охраны природы, куда не так давно перешел Владимир Николаевич работать. На чердаке имелась удобная спальня. Спали там, по правде говоря, на полу, в спальных мешках, но в сырую ветреную погоду это помещение было если не раем, то все же лучшим жильем, чем палатка.
