Ранним утром мы грузим вещи в моторку. Проплывают черные скалы Едомы. Над знакомыми мысами взвились черные силуэты канюков. Вот и кречатье седбище. Урун Кири недвижимо, как статуэтка, застыла на вершине скалы, на своей приезде. Издали не разглядишь, повела ли она своими темными глазами в нашу сторону, но мне в ту минуту стало легко оттого, что мы оставляем этих редких и прекраснейших птиц в покое. «Долгих лет жизни вам!» — хотелось пожелать на прощание стремительным соколам.

«Природа — самое дорогое, что у людей есть. Но она беззащитна,— писал мне Николай Иванович Сладков в пору нашей переписки по поводу очерка для подготавливаемого им сборника о редких и исчезающих птицах.— Белый кречет — это легенда, миф. О нем должен написать такой романтик, как вы. В ваших очерках я ценю «первозданность», что — увы! — становится все большей редкостью. Запоминайте, записывайте свои встречи с природой — многие из них могут не повториться. Мир одомашнивается. Нетронутость и первозданность вымирают. Живая природа превращается в скотный двор».

Он первым поздравил меня с удачей: состоявшимся свиданием с белым кречетом, прозорливо подметив при этом, что «сбывшиеся мечты — это мечты утраченные». Видимо, ему, немало побродившему по свету в поисках редких зверей и птиц, хорошо была знакома и радость удачи, и наступающая затем пора охлаждения интереса к теме. Что и случилось затем со мной. Написав пару очерков, как говорится, по горячим следам о встрече с белым кречетом, один из них вставив в подготавливаемую издательством «Мысль» книгу, я как бы успокоился, с некоторой вялостью следя лишь за событиями, развивающимися вокруг соколиной охоты и некогда так взволновавших меня птиц. О написании книги отчего-то и думать не хотелось. Так прошло без малого почти пять лет.

За это время я не раз собирался то вновь проплыть по Щучьей, то побывать на Камчатке, то отправиться в низовья Колымы на Едому. Но каждое лето появляющиеся более насущные дела заставляли отодвигать на более поздние сроки встречу с полюбившимися мне местами.

Душу я отводил в Подмосковье, занявшись съемкой самых безобидных и широко распространенных соколов, которых сокольники за их никчемность в служении людям, пристрастие к полевкам прозвали пустельгами.

Вместе с моими сыновьями мы наблюдали за этими подолгу зависающими на одном месте соколами то на лесной опушке неподалеку от аэропорта Шереметьево, то на луговине в излучине Клязьмы, то у нефтехранилищ. В конце концов неподалеку от шоссе и свалки отыскали на многомакушечной ели гнездо. Сыновья забирались на дерево, фотографировали на цветную пленку охристые яйца, потом постепенно взрослевших птенцов, затем слетков. Мы снимали сцены, как эти соколки отбиваются от серых ворон, как пикируют на полевок, как носят их в лапах, как со смаком поедают, усаживаясь на удобных деревьях. Много радости доставляли нам эти наблюдения, мне же они как бы помогали продлевать надежду на встречу с северными кречетами.

В Черский довелось попасть лишь спустя три года. С бригадой артистов, летавших на дрейфующую станцию «Северный полюс-28», я оказался там в канун новогодних празднеств — в разгар полярной ночи и сильнейших морозов. Феликс Пантелеймонович, несмотря на сорокавосьмиградусную стужу, пропадал где-то в тундре по своим егерьским делам, а знакомые с ним люди рассказали мне, как сложились дела у литовских кинооператоров. Спустя полмесяца они вновь приезжали на Едому, сняли оперенных, вот-вот готовых встать на крыло птенцов белых кречетов. Но затем, вернувшись к себе домой и проявив пленки, они поняли, что фильма о белом кречете нет, есть лишь несколько эпизодов из его жизни, и прилетели тогда на следующий год специально для того, чтобы снять об этой птице фильм. Но... кречеты не загнездились на Едоме ни в тот год, ни на следующий. Возможно, навсегда оставили на протяжении почти двух десятков лет верой и правдой служившую им нишу в скале. Во всяком случае, на мою просьбу сообщить, когда кречеты вновь загнездятся, ответа от егеря я не получил.

Не лучше сложилось положение с гнездовьем кречетов и на реке Щучьей. Видимо, постоянные проверки гнезд орнитологами, неоднократное изъятие птенцов из гнезд то для зоопарка, то для питомников заставили птиц поискать себе новое прибежище. Слава богу, если они его нашли. Владимир Калякин же считал, что сокращение количества гнезд кречетов до двух является результатом уменьшения численности куропаток, возрастания интенсивности песцового промысла и частого попадания кречетов, как, впрочем, и многих других хищных птиц, в песцовые капканы. Но более всего он был обеспокоен тем, что началось строительство железной дороги на Ямале. Она должна пройти через реку Щучью и, конечно, не в лучшую сторону повлиять на сохранность здешней природы и всего животного, мира. Калякин бился за создание заповедника в тех местах, хотя бы такого, чтобы заповедной тундра оставалась на летнее время, в пору выведения птенцов у хищных птиц и откладывания икры рыбами дорогих северных пород. В зимнее же время, как и прежде, в этих местах могли охотиться на песцов и пасти оленьи стада коренные жители — ненцы. Но к планам его пока не пожелали прислушаться...

Не лучшими были вести, приходящие с Камчатки. После трудного, бескормного лета кречеты вновь начали выводить в окрестностях Тиличиков птенцов. Кинооператором с Украины, прилетевшим снимать бурых медведей, повезло вторыми в нашей стране снять на кинопленку белую самку на гнезде. Но вот уже второй год я получаю от охотников письма, в которых говорится о зачастивших сюда московских орнитологах. Теперь уже птенцов не белых ястребов выбирают они из гнезд, а белых кречетов. Куда везут их, не распространяются. Ученым видом своим демонстрируя, что дело-де не простое, важное, едва ли не государственное. Что ж, приходилось мне слышать, что птиц в не столь давнее время поставляли в питомники Киргизии и Казахстана не столько для того, чтобы их сохранить, а чтобы с ними могли, если не поохотиться, то хотя бы сфотографироваться прославленные в период застоя руководители, вроде Брежнева и Кунаева. (Фотографию, где Леонид Ильич сидит с соколом за столом, мне показывал еще Деменчук). Конечно, во времена перестройки многое изменилось. Ныне не будут содержать питомники для услады руководителей, но не только людей влиятельных могут интересовать птицы.

Содержание хищных птиц, охота с ними вновь входят в моду. Из стран Ближнего Востока она, как пандемия гриппа, перекочевала в Европу, Англию, Америку. Сотни сокольников насчитывают общества в Польше, Венгрии, Чехословакии. Волна возрождения красной птичьей потехи докатилась и до нашей страны. Не так давно мне довелось побывать на традиционном празднике сокольников Грузии. И если в те времена, когда мы в поисках птиц путешествовали по Камчатке с Юрием Носковым, он мог считать себя едва ли не единственным сокольником России, то в Тбилиси я увидел немало молодых людей, приехавших со своими птицами из Ленинграда, Казани, Одессы. Общество московских сокольников возглавлял мой однофамилец — Валерий Орлов. В параде сокольников, которых взял под свое крыло Росохотрыболовсоюз, а кураторами стали ученые ВНИИ «Природа», приняли участие несколько десятков человек, среди которых были и дети, и женщины, и пожилые мужи.

Охота с ловчими птицами в Грузии популярна с незапамятных времен. Осенью, когда начинается перелет птиц и стаи их летят вдоль берега моря и через горные перевалы, слетаются на охоту и многие хищники. Мне самому в дни состязаний неподалеку от Тбилиси удавалось видеть в небе сразу трех соколов. Но не соколы для грузинских сокольников, базиери, как их называют, являлись наиглавнейшей птицей.

Держа для приманки сорокопута, поставив сеть, базиери улавливали прежде всего ястреба-перепелятника. Перепелки в эту пору летят через горы. Быстро, дней за пять обучали пойманного перепелятника и начинали охоту. После пролета подсчитывали охотничьи трофея, устраивали состязание, определяли лучших птиц, вручали награды и премии, а затем снимали с ястребов опутенки и всех разом подбрасывали в небо, даруя вольную жизнь до следующей осени.