Дерево с гнездом стояло почти у воды, а за ним берег полого поднимался, так что, поднявшись по нему, Можно было найти точку, откуда гнездо кречетов будет как на ладони.
Сделать засидку было делом нескольких минут. На берегу реки я нарубил веток ольхи, перетаскал их к лиственнице, вокруг которой росли кусты ивняка. Накрыл ветками кусты, сбоку кое-где подложил, и засидка готова.
Со стороны — будто кустарник погустел, а внутри — я с фотоаппаратами. На оленьей шкуре можно хоть сутки просидеть. Плохо, конечно, что самому вокруг ничего не видно, если, к примеру, волки или росомаха подойдет. Да еще комары! От этих тварей никуда не денешься, всюду найдут. Опять я пожалел, что «Дэты» взяли мало, просчитались, а впереди еще полмесяца плавания...
Лагерем мы встали выше по течению, чтобы не вызвать подозрения у птиц. Поужинав лапшичкой — ни рыбы, ни дичи у нас давно не осталось, запив сладеньким чайком, товарищи мои остались отдыхать в палатке, а я, прихватив спальный мешок, пришел «ночевать» в засидку.
Пряно пахнет свежими листьями ольхи. Ощущение такое, что сижу в густом венике, заготовленном для парилки. Сумеречно. Я в болотных сапогах, в теплой куртке, руки в перчатках, на голове капюшон до глаз, лицо прикрывает сетка. Рыцарь в доспехах, а все из-за треклятых комаров. На севере без комаров не бывает. Приходится их терпеть. Пока не двигаешься, они вроде особенно и не надоедают. А когда придется снимать, тут уж, думаю, меня и пчелиная рать не остановит. Я все еще надеюсь снять на гнезде кречетиху с добычей. Пока она не прилетела. Я льщу себя надеждой, что, может быть, она не видела нас, а утром непременно прилетит кормить птенцов. Тогда-то и сделаю этот снимок.
Сквозь небольшое отверстие, где уже пристроен аппарат с пятисотмиллиметровой «пушкой», отлично видно огромное гнездо. И здесь кречеты остались верны привычке. Свое гнездо они не строят, занимают чужое, хотя, заняв его, могут затем выводить птенцов в нем десятки лет. Все же каждой весной самец приносит в гнездо одну символическую веточку — как бы построил он.
Сейчас полночь, гнездо кажется пустым. Креченята спят. Распластались так, что их и не видно. А когда я пришел к засидке, птенцы перебежали на другую сторону гнезда, чтобы меня рассмотреть. Посмотрели-посмотрели — видят, что угощения не дождешься, стали укладываться спать. Ясно, что человека не боятся. А вот как встретит меня их мать?
Размышляя об этом, я ловлю себя на мысли, что думаю о ней как о самой обыкновенной птахе, без злобы и ненависти, а ведь кречет — хищник. Норвежский писатель-натуралист Йор Евер называет кречета, «крылатым мародером тундры», перед которым трепещет все живое, хотя, на мой взгляд, его и разбойником-то считать нельзя.
Да, почками древесных побегов и букашками эта птица не питается. Падаль тоже не в ее вкусе. Куропатки, лемминги, чайки, кайры, бургомистры, суслики, вороны, зайцы, пуночки — это другое дело. Пожалуй, нет такой птицы, которую кречету было бы не под силу взять. И догнать с необычайной легкостью, демонстрируя при этом высочайшее мастерство полета. Тот же Йор Евер утверждает, что создатели пикирующих бомбардировщиков многое переняли у этого сокола. Неудивительно, что кречет когда-то был в особой милости у людей. Вначале помогал добывать пищу простолюдинам — его использовали как пращу на охоте. В Древнем Египте соколов обожествляли, считая их символами сына Солнца, бога Гора. А самого бога Гора изображали на рельефах в виде человека с головой сокола. Сохранилось множество статуэток соколов тех времен — больших и малых, каменных и бронзовых, крошечных ювелирных. Так за что же на протяжении последних двух с половиной столетий этим птицам, по образному выражению одного из ученых-орнитологов, «была устроена варфоломеевская ночь»?
Йор Евер, не пожалев красок на описание кречета, как мародера тундры, тем не менее должен был признать, что «все же по-настоящему серьезного вреда они не причинили».
«Даже в голой каменистой тундре, на скудной арктической почве природа щедра и богата,— прозорливо писал в 30-е годы этот писатель, когда началось интенсивное освоение норвежскими охотниками-промысловиками Северо-Восточной Гренландии.— Планируя воспроизводство новой жизни, она с лихвой возмещает большие потери, создает нужный баланс, и он бывает нарушен лишь тогда, когда человек в своем невежестве стремится осуществить «регулирующее» вмешательство в естественно установленный порядок».
Как же он оказался прав! Три десятка лет беспощадной борьбы с крылатыми хищниками, которая велась в Норвегии, дали результат: куропатки чрезвычайно размножились и начали массами гибнуть от эпидемий. Тут-то и спохватились, такого при кречетах не случалось. У мудрой природы свои законы, и чтобы пользоваться благами ее, человек должен постигать их и приноравливаться к ним.
«Лишь к середине нашего века не без споров и в результате кропотливых исследований орнитологи сумели доказать, что многие хищные птицы приносят пользу, истребляя вредителей сельского хозяйства. Что самые «отпетые разбойники», вроде ястребов и луней, в ограниченном количестве необходимы в лесу. Что хищники — важнейшее звено в экологической цепи жизни.
Кречеты обитают в Заполярье. На. берегах полярных морей, арктических островах, в безлюдных отдаленных тундрах. Георгий Петрович Дементьев, который первым из наших ученых обратил внимание на ценность хищных птиц, писал в своей книге «Соколы-кречеты», что реальность вреда, причиняемого кречетами, более чем сомнительна. «Нельзя забывать и о том,— напоминал он,— что кречеты и соколы в известной мере могут считаться нашей национальной птицей, тесно связанной с русской историей». Слава о русских кречетах доходила до Мекки, В своей книге Марко Поло писал о кречетах как о большом богатстве, и не дело ли современников это богатство сохранить?
Кречеты взяты теперь под охрану, но на страницах «Красной книги» они продолжают оставаться как вид, которому грозит исчезновение. Беда идет не от браконьерских ружей, хотя и они могут сократить соколам жизнь. Калякин находил кречетов, погибших от пестицидов, на Ямале. Обладая способностью совершать большие перелеты, во внегнездовое время кречеты нередко охотятся там, где поля удобряются химикатами. Поедают птиц, зверьков, и постепенно отрава разрушает их печень...
Начинает понемногу светлеть. Все выше поднимается солнце, где-то цвирикнули проснувшиеся птицы. Оживают вроде бы присмиревшие комары. Время в засидке летит незаметно. Я, не отрывая глаз, постоянно наблюдаю за гнездом в небольшое «окошко». Вот появилась головка и в гнезде кречетов. Птенец, поднявшийся первым, растянул веером одно крыло, другое, встряхнулся, взмахнул крыльями несколько раз — и птицы поутру, оказывается, делают зарядку. Почистил перья, разогнал блох, внушительного вида лапой, издали напоминающей лапку мартышки, почистил клюв.
Чья-то светлая тень мелькнула над рекой. Мне показалось, что это чайка-халей. И в тот же миг гнездо ожило. Оглашенно крича, птенцы принялись бегать по гнезду, отталкивая друг друга и размахивая крыльями. Кричать они продолжали минут пять, не желая, видимо, согласиться с тем, что спутали свою мать с халеем. Постепенно стали затихать, разбредаться, искать в гнезде недоеденные остатки вчерашней трапезы. Среди птенцов хорошо был заметен самый старший, который, как водится, был крупнее всех. И самый младший с более темным, чем у остальных, оперением спины. Все птицы и здесь были обычными, темного окраса. Грудки у них были белыми, с небольшими пестринами, «штаны» — полосатые, как у всех хищных птиц. А глаза темные, соколиные.
Я провел в засидке более полусуток. Не раз лихорадочно вскакивал, услышав характерный крик подзывающих мать птенцов. Ожидал, что вот-вот покажется на гнезде желанная птица, но, увы, увидеть ее мне так и не удалось. Конечно, она разглядела засидку, заметила и меня. Испугавшись, что она, чего доброго, может и оставить гнездо, я решил уходить.
Облака к тому времени затянули все небо. Пошел дождь, начался ветер. Птенцы, как по горке, спустились к краю гнезда, укрылись от ветра. Спрятали головы под крылья и стояли как мраморные кубки — живой монумент сыну бога Солнца. Я вылез из засидки и, не скрываясь, отправился к палатке. Комары, несмотря на дождь, тучей полетели за мной. Не отмахиваясь, уже не обращая внимания на них, я думал только о том, как хорошо будет оказаться сейчас в наглухо застегнутой палатке, забраться в спальный мешок и проваляться в нем целые сутки.
