Не переставая удивляться неожиданным разворотам событий в этой, все сильнее начинавшей захватывать меня истории, я тем не менее не терял надежды на успешный исход похода. Хотя наяву убедился в скудости животного мира в этих местах. Пока за многие километры пути по тундре и горам мы видели всего лишь четыре суслика и не встретили ни одной куропатки. Чем в самом деле было питаться соколам да выкармливать птенцов?

С реки хорошо просматривались заснеженные склоны гор, местами поросшие кустарником. Друзья не переставали осматривать их в бинокли. Особенно пристальному изучению подвергались каменистые выступы на вершинах, останцы на хребтах. Внимательно обследовали каждый светлый подозрительный камень. По светлым натекам у гнезд сокольники и определяют, к какому виду относится живущая в гнезде птица.

Не раз уже были замечены в скалах гнезда хищных птиц. Но порой хозяева сразу же торопились выставить себя напоказ — у скал появлялся лениво парящий ворон или канюк. Тут искать было нечего. Иногда над скалами начинал кружить белохвостый орлан. Но и орланы нас не интересовали. Наконец нашли гнездо, хозяева которого не подавали признаков жизни, и это сокольников заинтересовало. Вдвоем они отправились к гнезду.

Я остался на берегу реки, решив передохнуть. Пронаблюдав, как, взбираясь по рыхлому снегу, друзья все выше и выше удаляются к небесной синеве и прохладе, решил охладиться и я. Разделся и, забыв о предательски таившемся в пояснице радикулите, засевшем там со времен зимовок в высоких широтах Арктики, плюхнулся в речку.

Если бы медведь вздумал в ту минуту выйти на берег и увидел выражение моего лица, то, даже не услышав жуткого вскрика, бросился бы от меня бежать. Хотя и жарко пригревало солнышко, вода в речке оказалась преледяною. Стрелою вынесся я из реки и пустился бегать по берегу и приседать, едва успев согреться к возвращению сокольников.

Вести были неутешительными: в обнаруженном гнезде жили канюки. «Кандюки» — как называл их Носков. Он уверял, что именно так, скорее всего по ошибке, назвал канюков один уважаемый научно-популярный журнал.

И опять мы брели по середине горной речки, обходя валуны, иногда взбираясь на снежники, проходя по террасам, где цвели бледно-золотистые рододендроны. Так и хотелось остаться, не торопясь полюбоваться на них, но неуемный Носков вел и вел нас вперед. Опять приходилось спускаться и шагать по бурлящей воде.

Без реки в эту пору в горах нам никак было не обойтись. Река стала для нас чем-то вроде тропы. И когда в конце концов она пропала под снежником, мы даже несколько растерялись. Теперь мы сами должны были выбирать ориентиры, куда идти. Потопали, проваливаясь, по сырому снегу. В ущелье стало сыро и холодно, как будто перенеслись в другое время года.

Выбравшись из снежного ущелья к перевалу, мы долго отдыхали, лежа на мху и высасывая из прошлогодних ягод шикши терпкий, гранатового цвета сок. Уже вечерело, солнце перестало пригревать, пришлось достать свитера. Хотелось развести костерок, подкрепиться, попить крепенького чайку, но Носков с посеревшим от усталости лицом стоял на своем: чаевничать рано.

Чтобы выбраться на вершину хребта, пришлось пробивать дорогу в кустах кедрового стланика. Ветви его с корявым упорством цеплялись за что попало, хватали за руки, за ноги, так и норовя свалить, не пустить, будто исполняли чье-то задание. Зато когда мы выбрались на голую горную равнину, с одной стороны изрезанную долинами начинающихся рек, то испытали радостное удовлетворение, подобное, должно быть, горделивому чувству первовосходителей, оказавшихся на желанном пике.

Отсюда хорошо обозревались дали. Виднелись снежники в лощинах, где, рождаясь робкими ручейками, начинались бурные горные речки, сбегающие по расширяющимся долинам к зеленовато-синей прибрежной равнине, простершейся перед уходящей к горизонту гладью спокойного, по-вечернему темного моря. Где-то там, у моря, в избушке рыбаков сейчас уже зажигалась керосиновая лампа, жарко раскалялась растапливаемая сухими дровишками печь. Сумерки неумолимо сгущались, а я представить не мог, сколько же нам еще придется идти.

Носков указал на похожую на замок одинокую вершину, поднимавшуюся на пологом спуске, разделяющем изначалья двух рек.

— Там мы видели кречетиху с опутенками,— пояснил он.— Попытаемся осмотреть подозрительную расщелину.

Но едва мы начали спускаться в долину, как Бевза вполголоса чертыхнулся и, присев, показал рукой, чтобы и мы немедленно последовали его примеру.

Внизу вдоль берега речки неторопливой, размеренной походкой, раскачиваясь, как моряк, шел довольно-таки внушительных размеров, на снегу и в сумерках казавшийся очень черным бурый медведь. Подойди мы сюда минут на десять раньше, наверняка встретились бы с ним, но теперь он уходил.

Медведь шел по течению речки, вероятно, задумав к наступлению ночи добраться до берега моря. Поискать там поживу или полакомиться рыбой, которая начинала входить в устья рек.

— Только бы он нас не заметил,— негромко, взмолился Бевза, словно боясь, чтобы и в самом деле зверь не услышал.

— Ничего,— успокоил Носков.— Назад он уже не повернет, так и пойдет к морю. Обождем и пойдем себе. Ведь у нас и оружие есть.

Так и сделали. Убедившись, что медведь идет по реке не по прямой, а иногда отворачивая в сторону, осматривая кустарники на склонах, мы проследили за ним, пока он совсем не скрылся среди зарослей, и отправились к похожей на замок горе.

На склонах ее рос настоящий лес из лиственниц и каменных берез. Лишь северная сторона, словно обрубленная топором великана, глянцевато чернела. На этой отвесной стене друзья и обнаружили темную расщелину с беловатыми натеками.

Только дойдя до горы, Носков позволил нам немного подзаправиться для восполнения сил. Ужин, а если к тому же учесть, что мы и не обедали, оказался довольно скудным: банка тушенки на троих, каждому по плавленому сырку и холодная водичка из лужи.

— Подзаправимся как следует в лабазе,— пообещал Носков и дал команду Ивану взбираться на вершину, чтобы привязать там к какому-нибудь дереву веревку. Мне предложил следовать за собой, обещая, что, возможно, сейчас, когда он полезет к гнезду, и прилетит кречетиха с опутенками.

— Готовь аппарат,— советовал он.— Кадр может быть замечательный.

Я опешил. Время было уже около десяти часов вечера, почти ночь. Тут не то что снимка нельзя приличного сделать, но и птицу будет невозможно разглядеть.

— Одумайся,— принялся я уговаривать Носкова.— Не станем сейчас ее пугать, лучше вернемся с рассветом и сфотографируем, когда для этого будет необходимая освещенность.

Но Носков стоял на своем: надо гнездо проверить. С тяжеленным своим рюкзаком, рискуя в темноте сорваться и сломать шею в зарослях каменной березы, я полез за ним. От усталости ноги и руки дрожали, а Носков полз и полз вдоль отвесной стены. Он вывел меня на каменистый выступ, где можно было хоть нормально стоять. Отсюда хорошо просматривалась вся потрескавшаяся, отвесная каменистая стена. Виднелась темная расщелина, потеки под ней. Ниже вдоль по скале, постепенно спускаясь, шла небольшая приступочка, на которой кое-где произрастал мох и травка. Носков уверял, что если Иван сверху спустит веревку, то, держась за нее, он сможет, идя по этому выступу, добраться до расщелины и заглянуть в нее.

Это, с моей точки зрения, уже походило бы на цирковой трюк, только здесь в случае неудачи нечего будет дожидаться мягкого падения на страховочную сетку. Ее здесь не будет, и падать придется на скалы и стволы деревьев.

Вниз посыпались камни. Иван нашел дерево, закрепил веревку и теперь ее спускал. Когда конец веревки достиг расщелины, в темном, почти ночном небе я увидел силуэт белой птицы. На расправленных крыльях она проплыла рядом с веревкой и в тот же миг исчезла.

— Кречет! — заорал я, находясь, как и Носков, в каком-то странном возбуждении.

— Где? — вопрошал Носков, который в это время осматривал выступ. Птицу видел, как выяснилось, только я. Мы подождали, думая, что она вернется и мы ее увидим, но птица пропала.