Не оставалось выбора, кроме как к Иофору за советом идти — чем он, Моисей, полезен быть может. В голове все слова вождя мадиамского вертелись: за советом до недели, за ответом до месяца одного, за разрешением до трех. Слишком быстро начинало пророчество сбываться. Единственное тем Моисей себя успокаивал, что первый случай было легко наперед просчитать. А с необыкновенным вопросом или за разрешением он-то уж точно к Иофору не пойдет.

Потупив взор, не с таким уверенным голосом, Моисей стоял на пятый день перед мадиамским священником, спрашивая совета, что он может сделать полезного для кочевого народа. Иофор выслушал молча и, ни словом не обмолвившись об уговоре, предложил Моисею работать так же, как и другие — взять стадо побольше и гонять на пастбище в горы. За это, он, Иофор, будет рад разделить кров и очаг с Моисеем. Тому ничего не оставалось, как, понуро кивнув, согласиться.

Кому приходилось пасти овец, тот знает, что это весьма скучное занятие. Сотня глупых животных, каменистая пустыня вокруг и повторяющиеся изо дня в день дальние переходы в поисках съедобной зелени. И редко, очень редко попадается сочная травка, а в основном — чахлые кустики высушенных прошлогодних растений. Овцам хоть бы хны: идут себе по безжизненным скалам, блеют весело. Главное вовремя добраться до колодца прохладного, чтобы живодарящей влаги напиться. Вот и все счастье овечье. А больше ничего не надобно.

Так размышлял Моисей, следуя за отарой. Что же человеку вечно неймется? Почему не может быть он счастлив, как бараны неразумные? Зачем сердце тоскою щемит, спать по ночам не давая? Не сидится человеку на одном месте, все перемен ищет. Кажется, что завтра жизнь точно лучше настанет. Так проходят долгие годы в поисках будущего счастья. А потом останавливается человек, глядь — а жизнь минула вся в призрачном ожидании. Хочет изменить еще что-то, но силы уже не те. Нет больше юношеского желания. Успело оно в старческую мудрость переродиться. И знает уже человек что и как, но энергия навсегда тело покинула и не остается ничего, кроме как ждать скорого прихода смерти.

Так думал Моисей, наблюдая, как день за днем мимо пролетают. Один на другой похожие, словно листья на акации кособокой. Каждое утро вставать спозаранку, стадо будить и вперед, в горы, в поисках корма. Около полудня короткая остановка у пустынного колодца, чтобы овец напоить и самому жажду утолить. И снова в горы, на просторы каменистые.

Тот день ничем не отличался, от сотен таких же. Моисей проснулся затемно, когда на земле еще лежала ночная чернота. Поднял споро отару и, пока солнце припекать не начало, двинулся в горы по знакомому пути. Через час, взойдя на ближайшую вершину, устроился наблюдать за рассветом.

Восход солнца в горах — что-то особенное, ничего общего с пустынным рассветом не имеет. Там, среди песков, небо раскрашивается розовым цветом с восходящей стороны, приветствуя теплыми красками Утреннюю Звезду. А потом на пустынной равнине сразу светлеет, и через мгновение всходит солнце, взблескивая первыми лучами гладь Нила и золотя песчаные барханы.

В горах, здесь все проходит загадочнее и таинственнее. Вначале, когда край неба и земли озаряются просыпающимся солнцем, в долины вдруг опускается призрачный полумрак. Белесый туман степенно клубится вдоль склонов. Если стоишь на вершине, возникает иллюзия, что это малый остров, едва проступающий сквозь гладь серого моря. Вокруг замерли разбросанные щедрой рукою десятки клочков суши. Неровные, с иззубренными краями, словно источенные тысячелетним морским прибоем. Но вот солнце поднимается еще выше. В тот самый миг островки вспыхивают ярким огнем, окрашиваясь в жаркие красные цвета. Эта картинка длится всего минуту или две, но, кто хоть раз увидал, уже никогда не забудет молочно белые облака, стелющиеся понизу и скрывающие под собой долины, и вершины крутых гор, полыхающие в бледном небе ярким огнем. Чудо быстро исчезает: холодный туман устремляется ввысь, бесстыдно обнажая укрытые густой тенью долины, солнце карабкается по небу, выхватывая уже не только верхушки гор, но целые хребты и крутые склоны. Ночь еще мгновение цепляется за северные скаты да укромные ущелья, но быстро сдается, все больше съеживаясь и, наконец, исчезая вовсе. Сказка уходит прочь, начинается новый день.

Тогда все было как всегда: и восход солнца, и пылающие вершины, и клубы тумана, сменившиеся скорым подъемом облаков. День выдался особенно сухим, траву на ближайших склонах овцы давно съели, вот и решил Моисей отправиться подальше в горы. Несколько долгих часов погонял он отару, не давая остановиться ни на миг. Пока не добрался до подножия горы Хорив, почитаемой за священную у мадиамцев. Травы и здесь было немного, но все лучше, чем внизу, у домашней стоянки.

Проверив все ли овцы целы, Моисей прилег отдохнуть под валун, что выглядел побольше других. Казалось, на минуту всего глаза сомкнул, а когда разлепил тяжелые веки, увидал, что солнце уже катится к закату. Вскочил, убедиться на месте ли отара, и замер пораженный величавым зрелищем.

Терновый куст, облепленным длинными колючками, что рос неподалеку, пылал ясным пламенем! Языки огня поднимались на пять локтей вверх, освещая все вокруг яркими отблесками.

Только не было у Моисея времени разглядывать долго диковинное зрелище, потому как две глупые овцы паслись прямо у огненного куста, не обращая никакого внимания на пламя. Испугался Моисей, что неразумные твари сгорят заживо, со всех ног бросился из беды выручать. Подбежал, надрываясь диким криком, и ну хлестать хворостиной, принуждая убраться подальше от опасного места. Овцы заревели от неожиданной боли и припустили прочь, уворачиваясь от тяжелых ударов. А Моисей перевел дыхание и, закрывшись от жара рукой, обратился к пылающему кусту. В самый последний момент он поспел — еще чуть-чуть и сгорели бы в пепел четвероногие спутники!

Вот только… Не было тепла никакого от куста, объятого пламенем. Сильно удивился Моисей, что не чует запаха дыма и не слышит треска огня. Что за напасть такая? Глаза явно видели, что куст ярко пылает, а другие чувства отказывались это подтвердить. Что происходит? Не тронулся ли он умом, перегревшись на солнце во время сна?

Куст по-прежнему взметал ввысь языки пламени. Но жара не было, даже когда Моисей приблизился на два локтя вплотную. Далее идти не рискнул, опасаясь за жизнь.

Что за чудо такое? Как может терновый куст полыхать ярким огнем, тепла и дыма при этом не давая?

К счастью, юноша увидал, как неподалеку вышагивает темный верблюд. На горбатом животном величественно восседал Иофор. Моисей как никогда обрадовался старому магу. Бросился стремглав к седобородому вождю, чтобы задать мучающий вопрос.

— Отче, прошу тебя, помоги. Рассуди: то, что вижу, на самом деле существует, или только показалось помутившемуся сознанию?

— Говори, сын мой, что тебя в смущение вводит?

— Видишь, Иофор, тот куст терновый. Скажи, он на самом деле пылает, или мне лишь привиделось?

Иофор пристально всмотрелся вдаль, неспешно прикрыв рукою глаза от заходящего солнца. («Ну, говори же, говори, не тяни. Чист мой рассудок или совсем повредился», — взмолился Моисей.)

Иофор медленно слез с верблюда, подошел к Моисею, крепкая рука опустилась на плечо юноши, пытливые глаза заглянул в самую душу:

— Моисей, сын мой, слушай внимательно. Большое чудо даровано тебе. Увидеть присутствие Бога. В кусте пылающем, но не сгорающем. Такое только Господу подвластно. Не каждый, далеко не каждый способен узреть силы всемогущие. Видать, любы им поступки твои, Моисей, раз дозволяют на себя вблизи посмотреть. Если будешь хотеть, приходи вечером в мой шатер, научу, как с Богом разговаривать, когда он к тебе обращается. Как слушать, как понимать и как отвечать, чтобы гнева Всевышнего не вызвать.

Моисей припал в страстном благоговении к руке Мадиамского священника, все тело дрожало от недавнего потрясения:

— Спасибо, отче. Сегодня же вечером буду у тебя.