— Братья, сестры! Когда мне приходилось вести в бой отряды фараона, я всегда говорил о доблести египетской армии, о поддержке богов, о том, какая богатая добыча ждет победителей, и как милостив будет Осирис к павшим. Уверен, — взмах в сторону неприятельского лагеря, — сегодня египетские тысячники делают то же самое. Но вам я скажу совсем другое.

Тысячи глаз прикованы к нему. Такое напряжение, что кажется, будто воздух густеет. Всё вокруг: песок, небо, далекие фигуры египтян — обретает собственную глубину. Тени наливаются лиловым соком: ткни мечом — брызнут во все стороны, словно переспелый виноград. И тишина в долгих паузах между далекими ударами барабанов. Тишина гулкая и звонкая. Где каждое сказанное слово еще долго перешептывается окрестными скалами, чтобы каждый услышал и понял.

— Я не стану вас убеждать, что боги даруют нам победу. Мне не нужно повторять, что за нами отцы, матери и дети. Что если не выстоим мы, то погибнут и они. Вы все это прекрасно знаете. Мне не нужно повторять, что ждет выживших, если нас победят. Вырванные языки и выколотые глаза в лучшем случае. Мне не нужно повторять, что как бы не был грозен бой египетских барабанов, нужно стоять. Как бы ужасно не выглядели приближающиеся воины с обнаженными секирами, нужно стоять. Какой бы страх не вызывал свист летящих стрел, нужно стоять. Побежим — и все. Прощай свобода, прощай жизнь в любви и радости, прощайте все, кого любим и ценим. Может быть сегодня мне суждено умереть. Если это случится — я умру счастливым человеком: ведь моя смерть защитит свободу моих детей. Но я верю, что мы выживем и одержим верх. Я бывал не в одном сражении и знаю главное. Побеждает не тот, у кого больше воинов или колесниц. Побеждает тот, кто сохраняет веру в себя и в товарищей. И знаете, неделю назад я узнал самое главное. Такой народ, как еврейский, победить нельзя!

Моисей дал знак, и вперед выступил священник Авиуд. Израильтянин воздел руки к небу и запел. Ту самую песнь, что звучала во время обряда очищения грехов. К Авиуду присоединился второй голос, третий. Люди сомкнули ряды и закачались в такт мелодии. Теперь она не была восторженной, нет. Тысячи евреев вкладывали всю ярость, что накопилась за долгие годы, в простые слова. Песня грозно звенела в утренней дымке, поднимаясь всё выше и выше. Люди, чувствуя поддержку друг друга, расправляли плечи, головы гордо поднимались, глаза сверкали бесстрашием и решимостью.

— Слушайте, все! Вы слышите? — закричал Моисей, как только стихло эхо последних слов песни. Израильтяне недоуменно уставились на него. Вокруг стояла полная тишина.

— Египетские барабаны смолкли! Они нас боятся!

Яростный рев тысяч людей заглушил голос Моисея…

Аарон шел во главе отряда. Три сотни левитов и две семионов тяжело переставляли ноги, что норовили поглубже увязнуть в морском иле. Встающее солнце едва-едва освещало путь, с трудом пробиваясь сквозь толщу воды. Дышать через тростниковые трубки было совсем непросто, но два дня занятий сделали свое — никто не захлебывался и не сбивался с ритма.

Зато каждый сгибался под тяжестью камней, что приходилось нести в руках, чтобы не всплыть на поверхность. Да еще и луки, надетые через плечо, цеплялись за каждую неровность. Глаза поначалу щипала морская вода, но к этому быстро привыкли. Все понимали, что расплата настанет потом, на суше, когда воспаленные зеницы будут отчаянно слезиться и болеть, но об этом старались не думать.

Больше всего досаждали кораллы. Красные, фиолетовые, сиреневые. Отдельные кустики и целые поляны. Рыбки с ладонь величиной, что деловито сновали туда сюда. В другой раз израильтяне подивились бы невиданному зрелищу, но сейчас только проклинали богов, сотворивших эти коварные каменья. Острые, словно зубы крокодилов, кораллы норовили оставить царапину поглубже или отхватить шмат кожи побольше. Аарон, шедший впереди с Махли старался найти дорогу в обход густых зарослей, но это удавалось далеко не всегда. Приходилось терпеть.

Чтобы дыхательные тростинки не торчали из воды больше чем на два пальца, красной охрой на них были выведены толстые полосы. Каждый воин из отряда два дня учился передвигаться по дну так, чтобы красная полоса всегда оставалась под поверхностью. Приходилось подолгу идти на согнутых ногах, иногда даже коленях. Хвала богам, что хоть с погодой повезло — море оставалось спокойным.

Лагерь египтян миновали за полчаса. Для верности Аарон решил пройти еще с тысячу шагов. Когда до цели оставалось рукой подать, невесть откуда взявшаяся волна накрыла их трубки.

Горло обожгло чем-то холодным и острым. Аарон не понял, как избавился от камней и вынырнул на поверхность. Рядом шумно отплевывались и откашливались захлебнувшиеся израильтяне.

— Тихо всем! — зашипел Аарон.

Евреи застыли на месте. Аарон медленно огляделся. Солнце только встало из-за моря, проложив по воде яркую дорожку. Лагерь египтян лежал как на ладони. Зато прошедшие долгий подводный путь израильтяне оказывались почти незаметны на фоне яркого светила.

— Осторожно выходим на берег. Услышу хоть один всплеск — оторву и руки, и ноги!

Потом они долго сидели на берегу, разложив оружие и одежду на валунах. Главное — высушить луки. Набравшиеся воды древка и тетивы были ни на что не годны. Аарон знал: пройдет не меньше пяти часов, прежде чем из луков опять будет можно стрелять. Как не старались они с Моисеем во время двухдневных тренировок, короче никак не получалось.

А это означало, что почти до полудня Моисею и израильтянам предстояло самим отражать атаки египтян.

Выдержат ли? Не сломаются? Не дрогнут перед грозным воинством? Ведь тогда и разъеденные морской солью глаза, и расцарапанные до мяса ноги окажутся никому не нужными жертвами!

Аарон гнал трусливые мысли подальше, но ждать было ой как тяжело.

Спрятанные за камнями, они не видели ничего, поэтому приходилось ориентироваться по звукам.

Сначала загудели в рога египетские командиры, потом раздались гулкие удары. К первому барабану присоединился второй, третий, и вот уже вся равнина задрожала под громогласным боем. Грохот доносился со всех сторон, словно барабанил целый мир. Даже когда в каменоломнях отколовшийся кусок скалы падал вниз, треск был не таким сильным.

Аарон побледнел. Он, кончено, знал, что египтян много. Но одно дело знать — и совсем другое оказаться чуть ли не в центре огромного войска. Остальные израильтяне выглядели не лучше. Они зажимали уши, большинство сидели с закрытыми глазами, словно пытались по-страусиному спрятаться от опасности.

И тут Аарон услышал. Вначале подумал, что пригрезилось внутри, но потом один за другим смолкли барабаны, и со стороны израильского лагеря явственно донеслась священная песнь евреев. Это было так необычно и неправдоподобно: сидеть с сохнущим оружием в стороне от боя и слышать, как ветер доносит мотив, знакомый с детства, и в то же время совсем иной: полный гордости, силы и ярости.

— Вы слышите, слышите?

Да, они слышали. Светлели лица, забывались царапины и ушибы, широко открывались красные глаза. Души наполнялись ликованием, и левиты с сименонами уже не чувствовали себя оторванными от израильского народа. Кто-то запел вслух, Махли тотчас зашипел, и забывшийся левит умолк, но по сияющим глазам, по гордо поднятым головам Аарон понимал — в душе поет каждый!

Дальше было куда тяжелее. Лежать без движения, когда земля опять задрожала, на этот раз от шагов тысяч египтян, двинувшихся в атаку, когда донесся далекий лязг секир, когда воздух наполнился свистом летящих стрел и криками раненных бойцов.

Аарон раза три порывался вскочить, схватить лук и выпустить десяток стрел в спину атакующим египтянам, но каждый раз Махли удерживал его. Аарон ненадолго успокаивался, чтобы через четверть часа опять натянуть лук, пробуя, насколько туго звенит тетива.

Солнце палило нещадно, тени становились все короче, и когда, наконец, замерли на месте, Аарон взглянул на Махли. Сотник Левитов быстро вскинул лук, четыре пальца намертво зажали древко, прицелился в небо и отпустил тетиву. Та звонко тренькнула, и Махли довольно покачал головой. Значит пора.