Как известно, любовь — это благодать. А брак — всего лишь контракт. Та часть меня, которая любила Эсси, делала это от всей души, тонула в боли и ужасе, когда наступил рецидив, заполнялась радостью, когда Эсси проявляла признаки выздоровления. У меня было достаточно возможностей и для того, и для другого. Эсси дважды умирала в операционной, прежде чем я добрался до дома, и еще раз позже, двенадцать дней спустя, когда понадобилась новая операция. В последнем случае ее ввели в состояние клинической смерти сознательно. Остановили сердце и дыхание, сохраняли живым только мозг. И каждый раз, как ее возвращали к жизни, я приходил в ужас от того, что она будет жить, потому что если она выживет, то сможет умереть еще раз, а этого я уже не перенесу.

Но медленно, с большим трудом Эсси начала набирать вес, и Вильма сообщила мне, что события поворачиваются в благоприятную сторону. Как в корабле хичи, когда вы достигаете поворотного пункта, спираль начинает светиться и тогда вы уже точно знаете, что выживете.

Все это время, несколько недель, я провел дома, чтобы, если Эсси захочет меня видеть, я оказался рядом. И все это время какая-то часть меня, которая согласилась на брак, негодовала из-за этого ограничения и желала, чтобы я был свободен.

Как это понять, я не знал. Тут все основания для чувства вины, а это легко приходит ко мне, как постоянно говорил Зигфрид — моя старая психоаналитическая программа. Когда же я отправлялся на свидание с Эсси, выглядевшей как собственная мумия, радость и тревога заполняли мое сердце, а вина и негодование сковывали язык. Я отдал бы жизнь за ее здоровье. Но это не казалось мне разумным выходом, по крайней мере я не видел возможности заключения подобной сделки. Зато другая моя половина, та, что испытывала вину и враждебность, хотела, чтобы я был свободен и мог думать о Кларе и о возможности вернуть ее.

Но несмотря ни на что, Эсси приходила в себя. И ее выздоровление шло довольно быстро. Ямы под глазами постепенно превратились в темные пятна. Трубки извлекли из ее ноздрей. Ела она часто и помногу, как поросенок. У меня на глазах Эсси прибавляла в весе, грудь ее полнела, бедра начинали приобретать силу и стать.

— Мои поздравления врачу, — сказал я Вильме Лидерман, когда перехватил ее на пути к пациентке.

— Да, она неплохо продвигается, — мрачно ответила Вильма.

— Мне не нравится, как вы об этом говорите, — проговорил я. — В чем дело?

— Да ничего, Робин, — смягчилась она. — Все анализы хорошие. Но Эсси так торопится!

— Ведь это хорошо?

— До определенной степени. А теперь, — добавила она, — я должна идти к пациентке. В любой день она может встать, а недели через две вернуться к нормальному образу жизни.

Это было для меня новостью. И как неохотно я ее услышал.

Все эти недели что-то нависало надо мной. Висело, как рок, как шантаж старого Пейтера Хертера, которому человечество ничего не могло противопоставить, как гнев хичи из-за нашего вторжения в их комплекс и внутренний мир. Правда, последнее иногда представлялось мне новыми возможностями, умопомрачительными технологиями, новыми надеждами и вполне реальными чудесами, ждущими исследования и использования. Вы решите, что я делаю различия между надеждами и тревогами? Неверно. И то и другое почему-то отчаянно пугало меня. Как говаривал старина Зигфрид, у меня большие способности не только к чувству вины, но и к тревогам.

Если подумать, то мне было о чем беспокоиться. И причиной была не только Эсси. Когда достигаешь определенного возраста, сам не замечая того, начинаешь рассчитывать на некую стабильность в жизни. Например, на то, что у тебя все время будет столько денег, сколько ты привык тратить. Я давно уже не представляю себя без своих миллионов, а теперь моя юридическая программа говорит, что я должен подсчитывать каждый пенни.

— Но я пообещал Хансу Боуверу миллион наличными, — ответил я, — и в ближайшее время собираюсь заплатить. Продай что-нибудь.

— Я уже продал, Робин! — Мортон не сердился. Он просто не был запрограммирован для этого, но он вполне способен напускать на себя вид несчастного человека и таким и выглядел.

— Продай еще что-нибудь. От чего нам лучше избавиться?

— Ни от чего «лучше», Робин. Пищевые шахты обесценились из-за пожара. Рыбные фермы еще не оправились от потери мальков. Через месяц-два...

— Через месяц-два деньги мне не понадобятся. Продавай! — в сердцах рявкнул я. А когда я отключил его и вызвал на связь Боувера, чтобы узнать, куда присылать миллион он выглядел искренне удивленным.

— Ввиду того, что Корпорация «Врата» начала действовать, — медленно проговорил он, — я думал, вы расторгнете наш договор.

— Договор есть договор, — как можно беспечнее ответил я. — Юридические формальности могут подождать. Они не имеют особого значения.

Он мгновенно что-то заподозрил. Почему люди всегда подозревают меня именно в тех случаях, когда я стараюсь быть предельно честным?

— Почему вы так легкомысленно относитесь к законности? — спросил он и потер свою лысую макушку, которая выглядела как обгоревшая головешка.

— Я никак не отношусь к законности, просто нет никакой разницы, вы или Корпорация. Как только вы отзовете свой судебный иск, его тут же навяжет мне Корпорация «Врата».

За хмурым лицом Боувера на экране появилась моя секретарша. Она была похожа на доброго ангела, что-то шепчущего на ухо Боуверу. На самом же деле Харриет сказала мне:

— Через шестьдесят секунд истекает срок ультиматума мистера Хертера.

Я совсем забыл, что старый Питер дал нам еще одно четырехчасовое предупреждение.

— Пора подготовиться к следующему удару Питера Хертера, — сказал я Боуверу и отключился. На самом деле меня нисколько не тревожило, помнит ли этот старый бродяга о предстоящей экзекуции или нет. Я просто хотел закончить разговор.

Очень уж большая подготовка к лихорадке не требовалась. Крайне предусмотрительно и даже любезно со стороны Питера было каждый раз предупреждать нас о своем издевательстве и потом педантично наносить удар точно в указанное время. На таких домоседах, как я, это почти не отражалось. Другое дело пилоты и автомобилисты.

Однако оставалась Эсси. Я на всякий случай заглянул к ней, чтобы убедиться, что в данный момент ее не моют и не кормят, что к ней не подсоединены катетеры. Ничего подобного я не обнаружил — Эсси спала нормальным CHON здорового человека. Ее красивые золотистые волосы были рассыпаны по подушке вокруг головы, и она слегка похрапывала.

По пути к своему удобному стулу перед коммуникационным терминалом я ощутил у себя в мозгу этого старого шантажиста — Питера Хертера.

Я давно сделался настоящим ценителем вторжения в мозг. Ну, это не особая редкость. Вот уже двенадцать лет, как все человечество стало таким. С тех пор как этот глупый мальчишка Вэн начал свои полеты на Пищевую фабрику. Его приступы были самыми тяжелыми и длились подолгу. Этот маленький дикарь делился с нами своими сумасшедшими фантазиями.

Мечты обладают властью. Мечты — это нечто вроде высвободившегося безумия. По контрасту со снами Вэна легкое прикосновение Джанин Хертер было почти неощутимо, а педантичные двухминутные дозы Питера Хертера напоминали уличный сигнал: останавливаешь машину, нетерпеливо ждешь, пока сменится красный свет на зеленый, и едешь дальше своим путем.

Я чувствовал то же, что и Питер: возраст, иногда голод или жажду, а один раз — угасающий гневный сексуальный порыв одинокого старика.

Поудобнее усаживаясь в кресло, я напомнил себе, что и на этот раз ничего особенного не будет. Что-то похожее на лёгкое головокружение, когда слишком засидишься в одной позе и, вставая, приходится немного подождать, пока это ощущение уйдет. Но на этот раз оно не уходило. У меня все начало расплываться перед глазами из-за того, что я как бы одновременно смотрел двумя парами глаз. Невыразимый гнев, беспредельная тоска одинокого старика, и все это без слов, как будто кто-то шепчет мне на ухо, а я не могу разобрать слова.