Но дни шли за днями и понемногу становилось скучно. Все привыкли к движению, к постоянной смене впечатлений, а тут, сиди на одном месте, где каждый кустик надоел до тошноты!

Речонка совсем почти пересохла и лишь серединой сочилась журчащим ручейком.

Ночи стали холодными, береза желтела, листья рябины делались красными. Утрами долго держались на реке туманы. Даже в самой Тунгуске вода убывала с каждыми сутками.

Появились первые стайки перелетных птичек. В стада сбивались гуси и гогочущими табунами переносились с косы на косу.

Наступала осень.

Подошел уже срок, когда должен был возвратиться профессор, но попрежнему никого не было.

— Вряд ли приедут, — печально решил Иван Николаевич, — по Тунгуске вода настолько мелка, что катер не сможет теперь пройти порогов!

— А может быть и катера не достали! — решил Володя. Понемногу путешественники уже освоились с мыслью о предстоящем отступлении на факторию и, следовательно, о зимовке. Решили 300 километров проплыть на ветках, но двигаться в путь лишь тогда, когда жить на илимке станет уже совсем трудно.

Однажды ночью Петя, вышедший на палубу, закричал, чтобы все скорей выходили наружу.

Выбежавший Иван Николаевич так и замер от восхищенного удивления: полнеба горело ярким северным сиянием!

Широкою, голубою лентой оно раскидывалось по темному своду, играло и переливалось цветами.

Постепенно свет из голубого превратился в зеленый, потом побелел и медленно потух… Дивное зрелище окончилось.

— Какие мы счастливые! — заявил Петя, — увидели северное сияние! Другие о нем только в книжках читают…

— А почему оно происходит? — обратился Николай.

— Ученые предполагают, — ответил Иван Николаевич, — что на большой высоте, километрах в 400—500 от земли, наша планета окружена газом — азотом. Благодаря очень сильному холоду, там азот, может быть, находится в смерзшемся состоянии и от трения его частичек возникают электрические явления, вызывающие свет.

А Володя, сам туруханский житель, добавил:

— К морозу такое свечение!

Однажды, выйдя из илимки, Николай увидел, что все погружено в густой, как молоко, туман. Постояв немного в сырых и холодных его облаках, Коля услышал, что недалеко брякнул камень.

Звук повторился и стало ясно, что кто-то бродит вокруг илимки по хрустящей гальке, А как раз вчера вечером Петя повесил у кормы провяливаться большую связку рыбы.

Осторожно, никого не будя, Николай вернулся на судно, снял с гвоздя карабин и зарядил его разрывной пулей. Потом вышел на палубу, притворив за собою плотнее дверь, чтобы не выскочил Хорька, пушистым клубом свернувшийся под койкой.

Неизвестный посетитель, судя по хрусту шагов, обошел илимку с носа и до кормы и остановился, скрытый туманом.

Николай ждал. Вероятно, ждал и тот, неизвестный. Но вот, в тишине послышалось урчащее сопение, будто кто-то с силой втягивал в себя воздух…

— Медведь! — понял Николай и замер на месте, приготовив ружье.

Опять захрустела галька. Уже совсем близко, у самой кормы, И царапающий звук когтей затрещал по борту…

В этот миг изнутри отчаянно залаял учуявший опасного гостя Хорька.

Из тумана над бортом приподнялся зверь и Николай спустил курок…

Тарарахнул звонкий выстрел, и хрипло взревел пораненый медведь!

Николай бросился к самой корме. На нее, рявкая и щелкая зубами, забиралось косматое чудовище…

Отступив на шаг, Николай, один за другим выпустил почти в упор еще два патрона…

Рявканье смолкло и слышно было, как, сорвавшись с борта, грузно шлепнулась оземь тяжелая туша…

Все спящие выскочили. Хорька мячиком перелетел через борт и залился злобным лаем.

— Медведя убил! — кричал Никола в восторге от своей удачи.

Зверь оказался крупным и очень жирным. За лето он хорошо от’елся на ягодах и кедровой шишке и теперь был готов к долгой зимовке.

Но вкусным его мясом и салом воспользовались наши путешественники.

Жареное из маленьких кусочков медвежатины, плавающее в растопленном сале, было так вкусно, что Иван Николаевич сейчас же заметил, что ничего лучшего в жизни он не едал!

Тут обиделся Петюха:

— Да вы то же самое про мою копченую рыбу говорили!

Тогда Иван Николаевич, почесав затылок, признался:

— Медведь, все-таки, перещеголял!

— А вот, я нарочно тайменя большого поймаю, — пригрозил Петюха, — что тогда вы скажете?

— А я осеннего гуся убью, — поддразнивал Николай, — здоровенного, жирного…

— Ну и дрянь это медвежье мясо! — рассердился Петя и, пододвинув чашку, зачерпнул себе новую порцию медвежатины!

Окончился август, а вместе с ним окончились и надежды на катер.

Тунгуска так обмелела, что на поверхность ее выступили невиданные до этого времени песчаные косы и прятавшиеся в глубинах камни. Перекаты и шиверы зашумели, сделались мелкими и непроходимыми. А пороги, лежавшие ниже, стали грозным препятствием для любого мало-мальски значительного судна.

Холоднее и гуще становились утренние туманы, и рано кончался короткий осенний день.

Уже третьи сутки, как стояло таежное ненастье. Третий день, как висели над лесом сплошные серые тучи, и мелкий дождь беспрестанно и дробно сыпал а стенки илимки.

Николай с утра бродил по реке, караулил пролетавших гусей и весь вымок; каждая травинка и каждый листик были напитаны дождевыми каплями.

Из охоты ничего не выходило. Гуси были очень осторожны и садились всегда на открытых и труднодоступных местах.

И тогда, пока остальные птицы пощипывали мягкий хвощ, специальный сторож их, старый гусак, расхаживал поодаль, подняв высокую шею и зорко посматривая по сторонам.

И лишь только замечал приближающуюся фигуру Николая, как сейчас же кричал тревожным криком, и вся стая, с гоготаньем, взмывала вверх.

Несколько раз Николай пробовал стрелять влет, но из карабина попасть было очень трудно. Пули напрасно и далеко хлестали в реку.

Под конец у него остались только обоймы с разрывными пулями, приготовленными для крупного зверя, и Николай решил прекратить безнадежную охоту.

Он шагал вдоль берега, ежась от холода, и думал о том, что настала пора переезжать на факторию. Только много еще хлопот предстояло с устройством груза!

Его надо было перетащить на берег в надежное место и спрятать так, чтобы он был в сохранности от весенней воды и от зимнего снега.

С такими мыслями подходил он к косе, высоким галечным валом врезавшейся в реку. Запнулся случайно о камень и выронил из кармана ножик.

А пока нагнувшись поднимал его с земли, услышал близкое гусиное гоготание и увидел над самой своей головой пролетавшую стайку, Коля прижался к камню и так, вероятно, цветом серой своей одежды слился с цветом гальки, что гуси, не подозревая близости человека, сделали низкий круг и шумно опустились в реку, тут же, за валом косы.

Забилось сердце у Николая, загорелись глаза! Позабыл даже, что карабин был заряжен медвежьими пулями!

Так как он еще раньше вымок весь, от плечей и до пяток, то, не раздумывая, лег на живот и прямо по лужам пополз на галечный вал, за которым сидели птицы.

Полз долго, осторожно, следя, чтобы неловким движением не зацепить какой-нибудь камень. От волнения ему даже стало жарко! По дороге сбросил шапку, чтобы случайно не испугать стаю. Вылез на самый гребень, выставил вперед ружейное дуло и осмотрелся.

Гусей не было видно. Они плескались в воде, под самой косой, переговариваясь спокойным гоготанием. Всего в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах!

Пришлось лежать и ждать, потому что подкрадываться ближе было невозможно. Курок карабина был взведен и поставлен на шнеллер — особое приспособление, при котором, от малейшего нажима пальцем на спуск, уже следовал выстрел. Этот шнеллер, как убедился Николай, очень помогал при точной и трудной стрельбе.