Стараясь не шуметь, имам подозвал десятника.

– Достопочтенный Михаил-ака! Да продлит Аллах ваши годы! Пусть дети и внуки восторгаются вашими победами, радуя вашу старость.

– О справедливый Михаил-ака ибн Каданец-бек, – неожиданно заголосил Турай-ад-Дин, чем привлек всеобщее внимание. – Может быть, шайтан помутил мой рассудок и ослепил глаза, но несчастный имам высчитал, что сегодня март восемнадцатый день, а в эту подзорную трубу разглядел, что за нами идет следом черный жеребец, о котором ты прошедшей ночью мудро поведал в своем сказании.

Побледнел десятник Михаил Каданец, стал белее снега. Не по себе стало бывалому казаку, в голове будто колокол ударил. Шутка ли тягаться с самой нечистой силой? Положив на грудь святой крест, велел десятник остановить обоз и ставить сани в круг.

Скоро Каданец окончательно пришел в разум и прорычал:

– Будь ты хоть сам дьявол, словлю окаянного да привяжу к своим саням.

Затем, недолго подумав, крикнул казака Ерему, по прозвищу Щербатый. Тот лишился передних зубов неведомо где, но сильно дорожил прозвищем, ибо опасался: вместе с зубами лишился и части верхней губы, и неизвестно, какое еще прозвище могло пристать.

Еремей, конный казак, но не то что по бедности, имел сменную лошадь уже преклонного возраста. Просто любил Ерема эту кобылу за ум и покладистый характер. Животное понимало не только слова хозяина, но и малейшие жесты. Им бы в базарные дни перед честным людом выступать, а вот на тебе, выпала доля воинская, опасная.

– Твоей кобыле, Еремей, цена алтын в базарный день, но если что случится с ней, получишь за службу три рубля от государя, лично хлопотать буду. Согласен? – спросил казака десятник.

– Служба есть служба! На то согласие мое не треба. А что хочешь от моей кобылы?

– Как она до жеребцов? Интерес еще имеет? – продолжал расспрос десятник.

– Здесь не сомневайся! Страсть как до жеребцов охоча! Никакого спасу! – ощерил беззубый рот Ерема.

– Ну вот и славно, – улыбнулся десятник. – Ты, Ерема, заставь кобылу орать так, чтобы жеребец слышал и подошел ближе. Затем выпускай ее, а далее возьмем его арканами. Надо брать жеребца втроем. Чтобы наверняка, а то один не сдюжит. Пойду я, ты, Еремей, и…

Десятник замолчал, задумавшись, и обвел казаков взором. Каждый был годен для этого дела, но что-то сдерживало решение. Его взгляд остановился на Тимофее. Подойдя к нему, десятник спросил:

– Арканом владеешь?

– Владею, – отвечал Тимофей.

– Покажи свой аркан.

Тимофей достал из поклажи аркан. При виде его все, включая десятника, ахнули. То было изделие лучших мастеров Востока. Кожаные полосы после выделки были сплетены диковинными узорами, а рукоятная часть стянута золотыми кольцами. Но, несмотря на это, чувствовалось, что аркан обладает удивительной крепостью, упругостью и изрядной длиной.

– Сказывали мне, что в Кузнецк из самого Самарканда добираешься. Кто же ты будешь? И что за нужда гонит в Кузнецк? Уж не Джунгарский ли ты лазутчик? – спросил приветливо десятник, возвращая аркан Тимофею.

– Я – Тимофей, сын князя Василия Шорина, что имел прозвище Обдорского. А следую в Кузнецк к Матвею Бряге. Сказывали, что он о моем отце ведает.

– Вот и славно, что к Матвею Бряге кочуешь, а то одичал десятник, – затем, чуть помолчав, добавил с улыбкой: – Пойдешь со мной третьим. Зрить будем, как арканом владеешь.

Ерема отвязал кобылу и вывел в степь. Погладив любимицу, зашел сзади и дернул ее за хвост. Та, не понимая хозяина, жалобно заржала. Тогда он вторично дернул, уже более сильно. Умное животное, поняв, что хочет от нее хозяин, начала отчаянно ржать и издавать такие звуки, что привела всех в изумление. Ее рев и стенания разнеслись по степи, достигнув ушей жеребца. Тот приблизился к обозу, явно проявляя повышенный интерес.

Тогда Еремей, сняв уздечку, пустил лошадь вольно в степь. Кобыла догадалась, чего хочет от нее хозяин, и, более того, сама захотела заполучить столь бравого жеребца. Призывно трубя, издавая возбуждающие запахи, она, казалось, сознательно приманивала его к ловчим. А те, старательно скрываясь, ползли, окружая животных с трех сторон.

Жеребец, поддавшись инстинктам, потеряв всякую осторожность, приближался. Он гнул шею дугой, играл мышцами, стараясь понравиться столь неожиданно появившейся подруге. А хитрая кобыла, отвечая на его внимание, осторожно подводила жеребца под арканы людей.

Первым бросил аркан десятник, за ним – Ерема, последним – Тимофей. Все три аркана, один за другим захлестнули шею жеребца. Скаля зубы, вставая на дыбы, лягаясь, он отчаянно бился с ловчими. Но те крепко держали жеребца с трех сторон, вскоре измученное животное, мокрое от пота и пены, стреножили и привязали к саням. Кобыла приблизилась к нему, всячески стараясь успокоить приятеля.

Десятник Михаил Каданец ликовал. Теперь оставалось только наказать калмыков, а те, он не сомневался, были где-то рядом. Посадив десять казаков на коней, десятник наметом повел их по следу обоза. Тимофей, возбужденный удачей, не захотел остаться и тоже присоединился к ним, чем сильно встревожил Турай-ад-Дина.

Оставшиеся в обозе казаки спешно готовились к встрече ордынцев. Конные должны были ввязаться малым числом с ними в бой, а затем якобы в панике бежать, подводя под огонь ружей и пищалей обоза.

Вскоре все имеющиеся средства огненного боя были заряжены, фитили зажжены. Турай-ад-Дин тоже не остался в стороне, достав свою аркебузу времен Тимура Великого. Она, конечно, удивила казаков своим великолепием, дорогими каменьями и золотой отделкой, но вот в способности стрелять многие из них сомневались. Между тем имам зарядил ее, вогнал в ствол свинцовую пулю и устроился на облучке саней. В долгополой дохе, в чалме, с аркебузой и подзорной трубой, он выглядел несколько комично, но никто над ним не смеялся, по достоинству оценив мужество имама. Да и относились к нему, как к душевно больному, а юродивые всегда на Руси вызывали почтение и суеверный страх. Более того, его присутствие виделось казакам как знак Божий, исключающий всякое сомнение в победе.

Тимофей присоединился к казакам неожиданно и для себя, и для десятника. Имея лишь легкую кольчугу под полушубком да саблю, он выглядел среди казаков как агнец Божий. Те – в латах, шлемах, с пиками и короткоствольными пищалями, шли мощным тараном, но изменить что-либо было уже поздно. Сшиблись с ордой, сделали залп и развернулись. В этот момент стрела угодила в ногу коня Тимофея. Сделав еще несколько прыжков, он завалился наземь. Десятник Каданец держал Тимофея в поле зрения и вовремя увидел беду.

В обозе все были в напряжении. Минуты казались вечностью, но дождались. Сначала появилась снежная пыль, поднятая копытами коней, а затем и всадники. Калмыки шли по пятам, непрерывно пуская стрелы. Но облако снега спасительно прикрывало казаков.

Бедный Турай-ад-Дин! Он чуть не выдавил себе глаз подзорной трубой, тщетно стараясь разглядеть Тимофея. Лишь когда казаки приблизились, он, к своей радости, увидел воспитанника. Тот, схватившись за седло десятника, бежал, а, вернее, совершал удивительные прыжки.

Казаки, кто через проходы между санями, кто прямо верхом перепрыгивал через них, влетели за укрытие. Орда, не в силах остановить разгоряченных коней, попала под шквальный залп обороняющихся. Десятки всадников, срезанных смертоносным огнем, пали вблизи обоза, остальные обратились в бегство.

Тимофей сидел на снегу, пытаясь отдышаться и прийти в себя.

– Ну ты, паря, и резвый! – произнес, смеясь, подошедший десятник. – Чуть моего коня не обогнал. А вообще молодец, славный бы казак вышел.

– А знаешь, Тимофей, – загадочно добавил Михаил Каданец, – если бы не ты, не видать нам такой славной победы. Увлеклись калмыки, были уверены, что ты не выдержишь и упадешь!

Улеглись страсти, и обоз пошел далее. Пусть калмыки соберут погибших и еще раз убедятся в русской силе. Теперь бояться некого. Даже черный жеребец поостыл, почувствовал нутром, чертяка, к кому попал, шел спокойно в обозе, безропотно принимая ласки нечаянной подруги.