– Будем же все учиться у людей благочестивых, – кивнул Орфео, приветственно воздев чашу, – и выпьем за здоровье прекрасных женщин, в особенности той, с которой я повстречался сегодня!

– И за прекрасных дам, моих духовных дочерей, – подхватил Салимбене.

Нено тихонько похрапывал под истории о путешествиях, которыми обменивались монах и торговец. Орфео казалось, он только-только всерьез принялся за дело – упиться до беспамятства, как с ближней колокольни прозвонил колокол.

– Ай, как рано сегодня звонят пьяницам!

Он осушил чашу и со стуком опустил на доску стола. Потом с великой неохотой стащил себя со скамьи, растолкал Нено и помог возчику встать.

– Addio, signori[60], – крикнул от дверей монах. – Надеюсь, мы не в последний раз здесь встречаемся.

Орфео в ответ взмахнул фонарем. Ночной ветер ущипнул за щеки, голые и припухшие после недавнего бритья. Подлые камни мостовой так и скользили под ногами, когда они с Нено направились к дому сиора Доминико, где на чердаке спали его люди. Улица предательски раскачивалась. Нено остановился, цепляясь за стену, но Орфео подтолкнул приятеля вперед:

– Сейчас прозвонят к тушению огней. Надо успеть добраться до сиора Доминико.

Навстречу им по темной улице ковыляли трое. Капюшоны с пелеринами закрывали их лица от света фонаря. Орфео вспомнил, что кошелек еще при нем, и на всякий случай запустил руку под плащ, нащупывая рапиру. Нено, не замечая встречных, качнулся к дальней стороне улицы, растопырил руки, ища в воздухе опоры.

– Это он, – сказал самый высокий, когда троица приблизилась. – Тот, что с бородой. И, не дав Орфео опомниться, все трое бросились на возчика. Блеснули клинки кинжалов, и Нено со стоном упал на колени.

– Забирай кольцо. У него на шее.

– Черта с два! Снял, должно быть. И на пальце нет.

– Ах вы!..

Орфео с ревом бросился на убийц сзади, бешено размахивая фонарем и рапирой. Первый обернулся к нему и получил клинком по шее. Двое других с воплями бросились наутек, даже не оглянувшись. Оставшийся убийца зажимал рану на горле, другой рукой слепо тыча в пространство кинжалом. Прикрывшись, как щитом, фонарем, Орфео шагнул к нему. Тот хотел отступить, но споткнулся об упавшего Нено. Орфео фонарем выбил кинжал и, когда он зазвенел по булыжнику, рубанул перед собой рапирой, действуя ею как топором. Он наносил удар за ударом, пока крик и движение впереди не прекратились. Потом поставил фонарь и привалился к стене, задыхаясь и всхлипывая. Его друг свернулся на камнях, напоминая в темноте тюк с тряпьем.

Торговец провел ладонью по лицу и потянул висевшую на шее цепь, доставая кольцо. Сжал перстень в пальцах, проклиная своего отца, и Калисто ди Симоне, и его наемных убийц. Синьоры Рокка лишили его товарища, так же как лишили родных ту девочку, что сбежала в монастырь. Сквозь боль потери он ощутил, что теперь они связаны с ней еще крепче. И поклялся, что когда-нибудь отомстит за обоих.

Ему хотелось порвать цепь и забросить проклятое кольцо подальше, но Орфео сдержался, снова сунул его за ворот и вложил в ножны клинок. Второй раз за день он опустился на колени, подбирая случайную жертву необузданного насилия знати. И шепнул в неслышащее ухо Нено:

– Теперь, amico, ты наконец свободен от этого жестокого и бессмысленного мира.

Джакопоне распахнул глаза, желтые и круглые, как золотые флорины. Спросил хриплым шепотом сидящую у кровати женщину:

– Не найдется ли у вас крошки для бедного грешника? Женщина повернулась к стоящему рядом мальчику:

– Скажи матери, что больной просит есть. Пока, я думаю, хлеб и бульон.

Кающийся повел носом, скосился на свое плечо:

– Мазь, которой мы смазывали синяки, – пояснила женщина. – Лекарь оставил еще порошок, который надо пить, чтобы восстановить силы.

– Спаси меня Бог от этих шарлатанов, – проворчал больной, – и от их снадобий, сваренных из сухого помета прокаженных. Никаких мазей, порошков и отваров. Природа – лучший лекарь. – Он поморщился и провел пальцами по рыжеватым волосам. – Мне вышибли мозги?

– Нет, хотя шишка не маленькая. Должно быть, ударился головой о камень, когда тебя сшибла карета.

Чуть скошенные золотистые глаза устремились на молодую женщину.

– Твой голос мне знаком. Кто ты?

– Амата, кузина Ванны. Мы никогда не встречались, потому что меня похитили из дома до вашей помолвки.

Конечно, они встречались в дороге два с лишним года назад, но пока не стоило морочить ему больную голову напоминанием о послушнике Фабиано.

– Маленькая Амата ди Буонконте? Жива?

Он так наморщил лоб, что складка между бровями сошлась буквой «V». Глаза обшаривали комнату, словно он надеялся найти ответ на беленных известкой стенах, и наконец остановились на ее лице. Устав вглядываться в ее черты, раненый тяжело опустил веки:

– Она по тебе больше всего тосковала, – сказал Джакопоне, и голова его тяжело ушла в подушку. – Все думала, что с тобой сталось.

Амата взяла его большую ладонь, переплела его пальцы со своими.

– Это долгая история, сиор Джакопоне. Когда у тебя будет побольше сил, я все-все расскажу.

– Это ведь ты звала на помощь на площади? Она кивнула.

– Зачем же Гаэтани хотели тебя похитить? Амата скривила уголок рта в горькой улыбке:

– У графа Роффредо Гаэтани такие представления об ухаживании. Мужчина, который на мне женится, получит приличное состояние.

Он все не сводил с нее взгляда, и девушка вдруг поразилась ясности его глаз. У нее-то самой от бессонных ночей белки подернулись красными прожилками.

– А есть человек, за которого ты пошла бы замуж с охотой? – спросил он.

Амата рассмеялась, покачала головой.

– Ни за кого из тех, кто успел предложить мне руку. Мне говорили, что кого-нибудь все равно придется выбрать, в качестве сторожевого пса, который защищал бы мои богатства от шакалов вроде Роффредо.

Джакопоне закашлялся, с трудом выговорил:

– Не совсем так... необязательно. У тебя есть родственники мужского пола, которые могут выступать опекунами... и распоряжаться твоей собственностью. – После каждой фразы он со свистом переводил дыхание. – Мне случалось составлять такие документы... в прошлой жизни.

Он мотал головой по подушке, морщась и борясь с подступающим обмороком. На Амату это простое предложение оказало волшебное действие. Она не сводила взгляда с этого безумного с виду человека, который посредством простого пера и листа пергамента способен был в лабиринте гражданских законов отыскать для нее верную тропу.

Правда, список родственников мужского пола у нее был коротким. Дедушка Капитанио умер еще до гибели родителей, оставив папе кольцо, украденное потом Симоне делла Рокка. К двоюродному деду Бонифацио она не обратилась бы ни за что на свете. Он бы, пожалуй, обобрал ее до нитки и выставил на улицу умирать с голоду или запер бы в монастырь, доживать жизнь сестрой Аматой. Но один человек: дядя Гвидо, отец Ванны, был как раз то, что надо. Если он еще жив, он теперь единственный владелец Кольдимеццо. И если Джакопоне за нее попросит... конечно, тесть бывшего нотариуса не сможет ему отказать, несмотря на старую скандальную историю с ней и Бонифацио.

Обветренные губы Джакопоне снова шевельнулись:

– Твой брат.

– Фабиано?

– Если он не дал пожизненного обета бедности, он подойдет.

При упоминании погибшего брата Амата резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы – слишком болезненным было это воспоминание. Но разговор об обете бедности заставил ее скрыть невольную улыбку. Когда-нибудь она позабавит сиора Джакопоне историей «фра Фабиано».

За спиной простучали сандалии – походка тяжелее, чем у Пио. Кухарка принесла еду.

– Позвольте мне прислуживать гостю, мадонна – в благодарность за спасение вашей жизни.

Амата улыбнулась:

– Вот видите, синьор, какие добрые души готовы о вас позаботиться.

К тому же, заметила она про себя, вдовая кухарка будет особенно внимательна к мужчине-вдовцу.