– Кто-нибудь, святое причастие! – выкрикнул он, опомнившись, – Его нужно соборовать!

Орфео тоже не сводил потрясенного взгляда с умирающего прелата. Всесильный мучитель фра Конрада лежал перед ним, лицом к лицу с собственной смертной долей, такой же беспомощный перед ней, как смертельно раненный Нено. И Орфео, подобно кардиналу Гаэтани, с трудом сдерживал торжество, понимая, что теперь его дело близится к успешному завершению.

– Потрясающе, Аматина. Кто тебя этому учил?

Граф Гвидо смотрел, как племянница готовит для письма кусок пергамента, очищая мягкую кожу куском пемзы, смягчая мелом и наконец выглаживая линейкой.

Она разложила пергамент на наклонной крышке конторки, стальным стилосом наколола по краям крошечные отверстия и, соединив их по линейке, расчертила лист ровными горизонтальными полосками. На пюпитре рядом с конторкой лежал единственный лист, бережно вырезанный из свитка фра Лео и накрытый планшетом с окошком, в котором виднелась предназначенная для копирования строка.

– Как готовить лист, мне показал сиор Джакопоне. Хорошее «рукоделье», чтобы занять и голову, и руки. А донна Джакома нанимала учителей, которые научили меня читать и писать.

Песенка Терезины эхом отдалась в пустой комнате, долетев из-за южного окна, перед которым стояла конторка. По ту сторону двора стучали молотками плотники, надстраивавшие ширму от ветра на деревянной галерее. Там Амата собиралась заниматься перепиской в зимние месяцы.

Она взяла острый узкий нож и принялась тщательно очинять перо. Граф Гвидо в конце недели собирался вернуться в Кольдимеццо, и Амата не находила себе места. Как сказать дяде, что она хотела бы оставить у себя Терезину? Девочка похитила ее сердце, но у Аматы были и другие соображения. Хотелось почтить память донны Джакомы, передав ее щедрый дар следующему поколению. Только вот перенесет ли граф расставание с внучкой? После смерти дочери Ванны он отдал малышке всю свою любовь. Внучка стала для него целым миром. К тому же, хоть Терезина и могла жить в Ассизи у родного отца, Амата видела, что Джакопоне плохо подготовлен к роли родителя – пусть даже здоровье его теперь, когда в жизни снова появился смысл, улучшалось с каждым днем.

Гвидо, насупившись, рассматривал строку под планшетом.

– Для меня здесь одни каракули, – сказал он. – Так я и не набрался терпения выучиться читать. Чтобы вести счета, всегда нанимал нотариусов.

– Надеюсь, честных, – хмыкнула Амата, улыбаясь вбежавшей в комнату Терезине.

Господи, как ей хотелось ребенка! И это желание стало еще сильнее с тех пор, как она повидала принявшего обет безбрачия брата. Теперь на них с Терезиной лежала вся ответственность за продолжение рода.

Прошлой ночью Амате приснился Фабиано – изломанный калека с сияющим счастьем лицом. Евнух во имя царствия небесного! Потом сон сменился, и она очутилась с Орфео на поляне в Кольдимеццо. Амата долго старалась не отпускать сновидения, вздрагивая под сильной ладонью, медленно проникающей в укромные влажные уголки тела (пусть даже рука была ее собственной), жмурясь и не желая просыпаться даже после того, как утренний луч пробрался под веки.

Она и сейчас ушла бы в грезы, если бы не появившаяся в окне головка Терезины.

– Я сейчас видела сквозь бойницу папу. Он бежит по переулку. – Девочка захихикала. – Папа, когда бежит, похож на длинноногого аиста.

Шлепки босых ног Джакопоне уже слышались на лестнице, ведущей к веранде. Он остановился перед ними и оперся руками о перильца, переводя дух.

– Делегация братства возвращается из Лиона! Амата спрыгнула с табурета. Значит, и Орфео близко!

Может, едет с ними. Она открыла рот, собираясь заговорить, но Джакопоне поднял ладонь.

– Это еще не все. Бонавентура умер, и министры-провинциалы собираются, чтобы избрать нового генерала ордена. Для фра Конрада это добрый знак. – Он хлопнул Гвидо по плечу. – Идем, suocero. Идем в базилику, узнаем новости.

Мужчины вышли, и Терезина убежала за ними. Амата поспешно сняла с пюпитра лист и заперла вместе со свитком. Хотя все монахи, гостившие в доме, были предупреждены, что в верхние комнаты допускаются только домочадцы, случай с фра Федерико научил ее осторожности. Сняв заляпанный чернилами фартук, Амата огорченно взглянула на черные пальцы. Придется умываться.

Она бегом скатилась по лестнице, но не успела. От двери раздался визг Терезины. Девочка, словно огромный медальон, повисла на шее Орфео, который одной рукой обнимал ее за пояс, а другой держал на отлете запечатанный пергамент.

При виде Аматы сквозь щетину и дорожную пыль, покрывавшие лицо молодого человека, пробилась улыбка. Он наклонился, так что ноги Терезины коснулись земли, и отпустил девочку.

– Твой верный рыцарь вернулся, – объявил он, – и принес Грааль свободы для твоего друга Конрада.

Он упал перед ней на одно колено, до конца выдерживая роль странствующего рыцаря, и потянулся к ее руке, но Амата поспешно отдернула руки и спрятала их за спину.

– Госпожа мной недовольна? – удивился Орфео. Терезина расхохоталась.

– У нее все руки в чернилах. Она книгу пишет.

– Я мог бы догадаться, – еще шире улыбнулся Орфео, поднимаясь на ноги. – Верно ли было мое описание, падре? – добавил он, оглянувшись через плечо.

Только теперь Амата заметила монаха, стоявшего в дверях, и узнала его добродушный смех прежде, чем увидела лицо.

– Добро пожаловать, фра Салимбене, – улыбнулась она. – Я вижу, милостью Божьей, вы еще здоровее прежнего.

– Разве мы встречались, мадонна? – удивился монах.

– Еще бы! Если вы и в этот раз навестите свою племянницу у Бедных женщин, то обнаружите, что ее служанка сбежала.

– Так это вы? Та бойкая малышка? – Он с веселым любопытством разглядывал ее лицо. – Я должен услышать ваш рассказ.

– Как только вы оба устроитесь, а я смогу умыться. – Она обернулась к Орфео. – Когда ты пойдешь освобождать Конрада, я провожу тебя до самых ворот Сакро Конвенто. Хочу видеть его лицо, когда он вдохнет первый глоток свободы.

– Все не так скоро, Аматина. Придется дождаться избрания нового генерала ордена и представить ему помилование Григория. Хотя новый генерал может оказаться нам другом. И Григорий, и Сетанио Орсини, кардинал-протектор ордена, высказались за Джироламо д'Асколи, о котором я тебе писал. – Орфео опустил голову и принялся рассматривать плитки пола. – К тому же, не знаю, стоит ли тебе сразу видеть фра Конрада. Неизвестно, что сделали с ним эти два года. Если при виде его ты выкажешь изумление...

Он вдруг взглянул ей в лицо и умолк, не закончив фразы. Она уловила в его глазах то желание, которое видела на воображаемой поляне, хотя во сне лицо у него было чистым и выбритым. Ей захотелось вдруг, чтобы Терезина и монах исчезли куда-нибудь хоть на минутку, чтобы она могла обнять его и повиснуть у него на шее, как это только что сделала девочка. Эта мысль висела между ними в молчании, пока Орфео не прервал натянутую паузу новой пыльной улыбкой.

Он развязал кошелек.

– Я привез тебе из Прованса подарок: вот это бронзовое зеркальце. – Орфео протер его рукавом и подал ей. – У тебя, видно, не хватает перьев, Аматина, раз приходиться писать носиком?

Фра Салимбене махнул кубком над опустевшей тарелкой, благословляя новопреставленную трапезу, похлопал себя по пузу и продолжил рассказ:

– Этот брат Пьеро из проповедников настолько свихнулся от оказываемых ему почестей, так одурел от доставшегося ему дара красноречия, что в самом деле вообразил себя чудотворцем. И явился он в один прекрасный день в обитель миноритов. Наш цирюльник его побрил, и он страшно разобиделся, что братья не собрали щетину, дабы хранить как священную реликвию.

Но фра Диотисальве, минорит из Флоренции и знатный шутник, обошелся с дурнем по-дурацки. Отправился в монастырь проповедников, но объявил, что не прикоснется к трапезе, пока они не даруют ему, как реликвию, рубаху брата Пьеро. Ну, подарили они ему большой кусок его рубахи, а он, отобедав, обошелся с ней самым нечестивым образом, после чего бросил в дыру и возопил: «Увы! Помогите мне, братья, отыскать реликвию вашего святого, ибо я уронил ее в нечистоты!» Когда же они сбежались на его зов к нужнику и поняли, что над ними посмеялись, то покраснели от стыда.