Гвидо не успел протянуть руку – Амата выхватила кольцо.

– Откуда ты взял? – спрашивала она. – Точно такое Симоне Делла Рокка украл у моего отца.

– А я получил от своего, – сказал Орфео.

Граф Гвидо поднялся с места и прошел к soppedana – сундуку, стоявшему в двух шагах от кровати. Достал оттуда маленькую деревянную шкатулку и протянул племяннице.

– Не знаю, что ты видела у Симоне, но перстень твоего отца здесь, – сказал он.

Амата растерянно откинула крышку шкатулки. Внутри лежало точное подобие перстня, висевшего на цепи у Орфео: тот же голубой камень, та же загадочная резьба.

– Как он оказался у тебя? – спросила девушка.

– Его отдал мне твой брат Фабиано, когда уходил к черным монахам.

В камине громко щелкнуло полено. Амата недоуменно покачала головой.

– Чего-то я не понимаю. Что значит: «Когда Фабиано уходил к черным монахам»?

– О, Господи, – вздохнул Гвидо, взяв в ладони ее кулачки, еще сжимающие перстень. – Ты же и не знала, да, детка? Тебя увезли до того, как монахи нашли его на скалах под часовней.

– Что ты говоришь? Я видела, как он разбился насмерть.

– Нет, Амата, не насмерть. Он навсегда останется калекой, но выжил. Теперь он младший келарь в монастыре Сан-Пьетро в Перудже и скоро примет сан.

– Фабиано – монах? – пробормотала Амата. В голове у нее все плыло и кружилось.

– Теперь уже не Фабиано, – добавил дядя. – Черные монахи при постриге окрестили его « Ансельмо». У бенедиктинцев такой обычай: давать покидающему мир новое имя, чтобы и следа не осталось от прежней жизни.

Гвидо опять направился к сундуку, порылся среди платьев и белья и вернулся, держа в руках свиток, перевязанный черной ленточкой.

– Семьдесят пять лет назад, во время мятежей, когда вооруженная чернь громила и жгла дома знати, графы Кольдимеццо отдали замок и владения под защиту монахов.

Аббатство Сан-Пьетро – сильный сосед, способный защитить отдавшихся под его покровительство и властью понтифика, и силой оружия.

Развернув пергамент, он стал читать:

И если коммуна или кто бы то ни было совершит нападение на вышеуказанного владельца замка, монастырь обещает встать на его защиту. И если он или его наследники будут в нужде, они могут свободно прибегнуть к вышеуказанному монастырю и получить все необходимое для жизни. И если, от чего Более сохрани, они окажутся в суровой нужде и пожелают посвятить свою благородную дочь монашеству, аббат и монахи Сан-Пьетро де Кас-синенси обязуются за свой счет выплатить ее вклад и поместить ее в женский монастырь устава святого Бенедет-то. И старшие члены семьи будут всегда приняты за столом аббата.

Гвидо вложил договор в дрожащие пальцы Аматы.

– Монахи поскакали во весь опор, едва узнали о нападении, но, конечно, опоздали. Они сумели спасти часть построек и нашли Фабиано, едва живого, с переломанными костями. Выходили его и объявили, что Господь его спас и предал им в руки, чтобы он служил Богу вместе с ними. Да твой брат и не возражал. Устроился у них, как утенок в пруду.

– Брат был жив все эти годы, когда я оплакивала его... – Амата повернулась к Орфео, глаза у нее затуманились от радости. – В наших местах есть поговорка, сиор Орфео: «Брат и сестра – друг без друга никуда». – И со смехом добавила: – Кое-кто еще говорит: «Муж есть муж, а брат поболетого».

– Надеюсь, ты такого не скажешь, – рассмеялся в ответ Орфео, – не то я могу и приревновать. – Он протянул руку и похлопал девушку по плечу. – Почему бы тебе его не навестить до возвращения в Ассизи?

Амата с надеждой оглянулась на Гвидо, и граф кивнул:

– Я и сам буду рад повидать мальчика.

Амата передала пергамент Джакопоне, понимая, что нотариус заинтересуется законной стороной дела.

– А Фабиано не сказал, как получил папино кольцо – или, вернее сказать, дедушкино? – спросила она у дяди.

– Говорил. Твой отец сунул перстень ему в карман, ког-а в часовню ворвались убийцы. И велел прыгать, зная, что, если Фабиано останется, его не пощадят.

– А что на нем вырезано, дядя? Граф пожал плечами.

– Может, отец и объяснил это Буонконте, но только не мне.

Джакопоне закончил читать договор, свернул свиток и постучал им себя по лбу, собираясь с мыслями:

– Я как-то в Губбио встречался с монахом, который мог бы тут разобраться. Он хоть и говорил, что ничего не знает, этот фра Конрад, но был весьма мудр. По-моему, знал ответы на все вопросы. Правда, мы все равно едва не пропали с ним в лесу.

– Ведь выбрались в конце концов, – утешила его Амата. – А ты в том лесу показал себя настоящим героем, кузен.

Настало время напомнить Джакопоне о другом Фабиано – послушнике в серой рясе – и о храбром непобедимом драконе, который спас мальчику жизнь.

Конрад в полумраке камеры выцарапывал на стене последний список, составленный Джованни да Парма: каталог генералов, возглавлявших орден за его недолгую историю. Дзефферино наблюдал за ним со ступеней, помогая писарю светом своего фонаря.

– В 1239 году магистры ультрамонтанистских провинций сместили Элиаса и избрали его преемником Альберто да Пиза. К несчастью, Альберто прожил после этого не более года. Его сменил Аймо из Фавершема, далее Кресчентиус да Иези, и затем я сам. Когда магистры просили меня оставить этот пост после десяти лет службы, я сам назвал своим преемником фра Бонавентуру.

Конрад выводил черепком последнее имя, вспоминая предупреждение, сделанное ему Бонавентурой, ночное небо, расколовшееся надвое, когда генерал ордена приказал ему склониться и поцеловать перстень. Это напомнило ему о еще одном не заданном до сих пор вопросе.

– Фра Джованни, – начал он, – разве генерал ордена не носит в знак своей должности перстень, полученный от предшественника на этом посту?

Старик потер пальцы левой руки, нащупывая место, где когда-то красовалось кольцо.

– Да, – наконец кивнул он, – скромный перстень с бирюзой. Почему ты спросил?

Конрад поднял палец, оглянулся на Дзефферино.

– Per favore, брат, не поднесешь ли ты свет поближе?

Дзефферино сошел со ступеней и поднял лампу поближе к здоровому глазу Конрада. Тот соскребал мох с каменной плиты. Расчистив достаточно места, начертил на нем незамысловатый рисунок: фигурку из палочек под двойной аркой, виденную им дважды – на алтарном камне нижней церкви и на перстне генерала ордена.

– Ты знаешь, что означает этот рисунок? – спросил он старого монаха. – Увидев впервые, я принял его за детскую шалость, но после заметил такой же на перстне фра Бонавентуры – том же перстне, который должен был принадлежать тебе в бытность твою главой ордена.

Джованни неподвижным взглядом уставился на стену.

– Это знание передается только вместе с постом, – невыразительно произнес он.

Конрад кивнул и отложил черепок.

– Понимаю. Ты вправе упрекнуть меня. Я просто хотел удовлетворить давнее любопытство.

Помедлив минуту, он неуверенно добавил:

– Я основывался на твоей уверенности, что мы никогда не выйдем отсюда... что все, доверенное тобой мне, будет похоронено вместе с нами. – Он склонил голову, с надеждой ожидая возражения.

– Фра Дзефферино, – заговорил старик после долгого молчания. – Не оставишь ли нас ненадолго? Я хочу исповедаться брату Конраду в грехах.

Конрад торопливо поднял глаза, пытаясь разобрать в игре теней выражение лица сокамерника, пока Дзефферино с фонарем поднимался по крутой лестнице и отпирал решетку. Они более двух лет провели вместе, но ни разу Джованни не обращался к нему с такой просьбой. Конрад подозревал, что ему не в чем каяться.

– Прости меня, падре, ибо я грешен, – зашептал Джованни, когда решетка наверху захлопнулась.

Он медленно перевел дыхание и продолжил:

– Десять лет я утаиваю от верующих право молиться на могиле святого Франциска.

– Как так?

– Я знаю, где он похоронен. И знал все время, которое пробыл генералом ордена.

– Ты хочешь сказать, что знак, вырезанный на камне перстня, – это карта? А фигурка изображает самого святого Франческо?