Впервые попав в прошлое, я вскоре обнаружил у себя способность к экстрасенсорному лечению самых тяжелых болезней. От какого-то непонятного поля, которое излучали мои руки, быстро заживлялись раны и проходили болезни. Единственным негативным моментом в моей медицинской практике было то, что лечение забирало столько физических и нервных сил, что на какое-то время я становился совершенно беспомощным. Быть слабым в эту жестокую эпоху было слишком опасно, поэтому теперь я лечил людей в самых крайних случаях.

Устроившись на лавке, я расслабился, приблизил ладони к голове и напряг мышцы. Вскоре тепло ладоней стало согревать кожу головы, постепенно проникая внутрь. Боль притупилась, начала отступать. Весь процесс занял минут пять, так что у меня остались силы и на соседку. Прасковья уже очнулась, лежала, сжавшись калачиком, и жалобно стонала. Скорее всего, у нее кончилось действие выпитого зелья. В соседних коморках тоже прекратилось всякое шевеление. Я молча взял голову девушки в ладони. Она инстинктивно отстранилась.

– Лежи спокойно, – попросил я, – сейчас тебе станет легче.

Она послушалась и затихла. Я водил ладонями над ее головой, почти задевая волосы. Мышцы рук напряглись, пальцы дрожали. Так обычно бывало при тяжелой болезни пациента, Прасковья же всего час назад была совершенно здорова.

– Как голова? – спросил я ее в самое ухо, так, чтобы не услыхали соседи.

– Мне так стыдно, – прошептала она, – я, наверное, совсем бесстыжая!

Я подумал, что бесстыжим, как правило, стыдно не бывает, значит для нее еще не все потеряно. Успокоил:

– Лежи и не о чем не думай, я все понимаю.

– Какой ужас, что я делала! – сказала она и заплакала.

Дольше нам поговорить не удалось, за стенкой половицами заскрипели чьи-то неспешные шаги. В соседнюю каморку открылась дверь. Старческий голос сказал что-то неразборчивое.

– Спасибо, – тихо ответил какой-то мужчина, мне показалось, Федор Годунов.

– Идет, – предупредила меня Прасковья, – тихо!

Опять скрипнула половица, потом наша дверь начала медленно отворяться. В темное помещение проник луч теплого света. Показалась рука со свечой. Колеблющийся язычок пламени осветил морщинистое лицо, непонятно, старика или старухи.

– Пейте, – прошамкал бесполый голос и на краю голой лавки, на которой мы сидели, появилась глиняная кружка.

– Спасибо, – сказала за нас обоих Прасковья. Ей не ответили, свет уплыл за дверь, и та вновь закрылась.

– Кто это? – тихо спросил я девушку.

– Принесли питье, чтобы опять стало хорошо, – ответила она. – Пей первым!

– У тебя что-нибудь болит? – поинтересовался я, касаясь губами теплой раковины ее уха.

– Нет, не болит.

– Тогда пить не будем.

– Разве можно не пить? – удивленно спросила она. – Когда мы выпьем, нам опять станет очень хорошо!

– Как раньше?

Девушка помолчала, вероятно, вспомнила, что недавно вытворяла, и даже отстранилась от меня.

– Нет, это другое питье, его нужно пить, чтобы быть счастливым!

– Я пить не буду, я и так счастлив, – сказал я.

– А я выпью, тогда мне станет хорошо, – с виноватыми интонациями, сказала она. – Ты не против?

Я был решительно против, но спорить на эту тему в теперешних условиях не мог, потому ответил:

– Как хочешь, только не пей много.

– Я всего капельку, – прошептала она. – Они всегда это пьют после праздника.

Не знаю, сколько она отпила из кружки, мы это не обсуждали. Я только слышал, как она глотнула, потом доставила кружку на лавку.

Пару минут мы сидели молча, потом Прасковья сказала:

– Скоро нужно будет идти.

– Куда?

– Все соберутся в горнице. Будем молиться.

Действительно, в соседних каморках началось движение: был слышен шепот, скрипы, осторожные шаги.

– Пойдем, а то Георгий рассердиться, – попросила девушка и спросила: – Тебе хорошо?

– Да, конечно, – ответил я. Действительно, голова больше не болела, нервное напряжение прошло. Оставалось только разобраться, что здесь происходит.