Угодив всей России милостями к невинным жертвам Борисова Годунова, Лжедмитрий старался угодить ей и благодеяниями: удвоил жалованье сановникам и войску; велел заплатить все казенные долги времен Ивана Грозного, отменил многие торговые и судные пошлины; строго запретил всякое мздоимство и наказал многих бессовестных судей; объявил, что в каждую среду и субботу будет сам принимать челобитные от жалобщиков на Красном крыльце. Он издал также закон о крестьянах и холопах: указал всех беглых возвратить их вотчинникам и помещикам, кроме тех, которые ушли во время голода, бывшего в царствование Бориса Годунова; объявил свободными слуг, лишенных воли насилием и без крепостей внесенных в Государственные книги. Чтобы показать доверие подданным, Лжедмитрий отпустил своих иноземных телохранителей и всех поляков, помогавших ему взойти на трон, дав каждому из них в награду за верную службу по сорок злотых, деньгами и мехами. Правда, те хотели большего, не выезжали из Москвы, жаловались и пьянствовали!

– То-то, что хороший, – удовлетворенно сказал царь, – погоди, еще не то будет! Я всех приказных отправлю учиться в Европу, выведу мздоимство, и тогда на Руси наступит мир и благоденствие!

– Ага, размечтался, – ехидно сказал я, – до чего же вы русские цари наивные, сидите за Кремлевской стеной и все мечтаете о народном благоденствии. Знаешь, кто ты? – спросил я, уже с трудом различая черты собутыльника. – Ты типичный кремлевский мечтатель!

Лжедмитрий Герберта Уэллса «Россия во мгле» не читал, меня не понял, но обиделся:

– Значит, мне ты не веришь? А хочешь, я тебя боярином сделаю?

– На фига мне это надо? – безо всякого почтения спросил я. – Мне и титул окольничего не нужен. Жил я себе просто и еще проживу. Пойдем-ка, государь, спать, утро вечера мудренее.

– Не хочу спать, расскажи-ка мне лучше про свою украину.

– Что про нее рассказывать? – ответил я и невольно начал вспоминать, как всего год назад жил себе спокойно в столице Российской Федерации, имел ванную и теплый клозет, шарашился в Интернете, смотрел по телевизору новости и бесконечные сериалы и знать не знал ни о каких царях и, тем более, боярах. Потом разошелся с женой и с горя отправился на машине прокатиться по Руси Великой. Тогда-то я и попал в заброшенную деревню с единственной жительницей, странной женщиной по имени Марфа Оковна. На первый взгляд была она обычной крестьянкой, но когда мы ближе познакомились, оказалось, что ей ни много, ни мало, а целых триста лет. Вот она-то заслала меня, дай ей бог здоровья, в далекое прошлое...

– У нас на родине все совсем по-другому, чем здесь у вас, – твердо сказал я царю. – Народ у нас красивый, вольный и сплошь грамотный.

– Врешь! – перебил меня он. – Быть такого не может, на всей Руси такого места нет и быть не может! Я ее всю пешком прошел из конца в конец!

– Не вру, у нас не то, что у вас, у нас очень высокая культура! – высокомерно повторил я. – Мало того, что все умеют читать и писать, мы пишем не только на пергаменте, а на чем угодно. У нас все заборы и подъезды исписаны всякими словами, причем не только русскими, но даже иноземными! Ну, там: «Спартак – чемпион», паск или, скажем, «Ксюша – дура».

Меня начало распирать от гордости за нашу великую, культурную державу, в недалеком прошлом самую читающую в мире.

– А какие у нас песни поют, заслушаешься!

Я хотел напеть что-нибудь величавое и патриотичное, но вспомнил только шлягер школьных дискотек и пропел:

– Не понял, – перебил меня Лжедмитрий, – то есть как это везде? Уточни!

– Не могу, – твердо отказался я, – не царское дело такие места целовать, такое только у нас на краю земли сходит.

– Забавно говоришь, понимаю, что все врешь, не может быть такого распутства на Святой Руси, но слушать интересно. А у нас-то в Москве ты давно обретаешься?

Я посмотрел на царя с некоторым скептицизмом. Он в столице всего месяц, а уже говорит «у нас», тоже мне коренной житель!

– Я в Москве, считай, родился, потом уехал, но снова вернулся!

В том, что я говорил, была доля правды.

В эту смутную эпоху я попал совсем недавно, в марте месяце текущего 1605 года. Отправился из начала XX века разыскивать жену, попавшую в средневековье, не нашел и, похоже, задержался здесь надолго. На эту рискованную авантюру меня подбила некая координационная историческая служба, пытающаяся корректировать прошлое, направлять его в такое русло, чтобы земляне своими активными действиями друг против друга не лишили себя будущего. Служба, как я потом понял, набирала волонтеров, способных адаптироваться в сложных исторических условиях, и наткнулась на меня.

К этому времени я уже довольно долго по инициативе упомянутой выше Марфы Оковны болтался в разных эпохах, набил руку в борьбе с трудностями и, видимо, этим понравился координаторам. Мне сделали предложение, которое было заманчиво относительной свободой выбора: они меня перемещают в прошлое, а я в нем живу, как хочу, и делаю, что хочу. Кто же от такого откажется?!

– Давно вернулся? – уточнил царь.

– Нет, совсем недавно, – ответил я. – Приехал и почти сразу познакомился с Федором Борисовичем Годуновым.

– Ненавижу Годуновых, они хотели меня убить! – нервно заявил царь. – Отеческий престол отобрали!

– И Ксению тоже ненавидишь? – с деланным удивлением поинтересовался я, намекая на любовную связь между лжецарем и лжецаревной. Настоящая Ксения Годунова, с которой у меня какое-то время были романтические отношения, влюбилась в датского рыцаря и отправилась с ним в эту маленькую скандинавскую страну, а Лжедмитрий крутил роман с ее двойником, Марусей из Гончарной слободы, которой мне удалось подменить царевну.

– Тише ты, – шикнул на меня царь, – скажешь тоже! Ксюша, она о-го-го!

– А как же Марина Мнишек? Ты же на ней обещал жениться?

– Откуда ты знаешь?! – подозрительно спросил он. – Ты что, польский шпион?

– Еще чего, ты сам мне о ней рассказывал, – нагло соврал я.

– Я? Когда?

– Пить надо меньше...

Царь уставился на меня совершенно осоловелыми глазами, долго вспоминал, о чем мы говорили. Я с тревогой, впрочем, сильно притуплённой алкоголем, ждал, что ему придет в голову. Дружить с русским царями не самое безопасное занятие. Это я вам говорю несобственному опыту. Тем более в средние века, когда человеческая жизнь не стоит и ломанного гроша.