– Дурень ты и есть дурень! Пока она загорится, ее сто раз потушить успеют. Здесь же люди кругом, постоялый двор! Жечь надо не днем, а ночью!

Разговор как внезапно начался, так и прекратился, то ли нападающие отошли, то ли просто замолчали.

Теперь я был склонен думать, что нас выследили люди управляющего. За это говорило имя Фомы, видевшего вместе со мной Ваню. Только было непонятно, как это им удалось. Мы ехали по пустым предрассветным улицам и неминуемо заметили бы за собой слежку.

В этот момент в дверь тихо постучали. Стук был какой-то робкий и неуверенный. Во всяком случае, наших барышень он не разбудил. Понятно, что я на него никак не отреагировал. С минуту было тихо, потом он повторился, но теперь стучали громче и увереннее. Аксинья проснулась и подняла голову с подушки. Я подошел к ее лавке и знаком велел ей молчать. Однако она, подобно большинству людей в такой ситуации, тотчас поспешила узнать, почему. Пришлось непочтительно зажать ей рот рукой. Только тогда она поняла, что я от нее хочу.

В дверь стукнули снова, теперь уже кулаком, так что разбудили и Прасковью. С ней я повторил в точности то же самое, что и с Аксиньей . Пока я удерживал ее рот от вопросов и возгласов, незваные гости уже принялись колотить в дверь безо всякого стеснения. Пора было делать вид, что я проснулся. Оставив испуганную Прасковью, я с двумя пистолетами подошел к двери, уже с трудом выдерживающей напор тяжелых ударов, и спросил плачущим голосом:

– Иду, иду, кого там нелегкая несет?! Чего так стучите, дверь выломаете!

Удары разом стихли, и снаружи ласково попросили:

– Выдь, добрый человек, на два слова!

– А вы кто такие и почему людям спозаранку спать не даете?

За дверью помолчали, не сразу придумав, что ответить. Потом тот же человек, объяснил:

– Мы заблудились, выдь, покажи дорогу!

– Не могу, – отказался я, – хвораю!

Такого поворота разговора он явно не ждал, опять долго думал, что сказать. Потом повторил попытку:

– Это ничего, что ты хворый, ты только дверь открой, да покажи куда ехать!

Теперь наш разговор уже напоминал историю волка и семерых козлят.

– Зачем мне выходить, я могу и отсюда объяснить, – ответил я. – Вы куда едете?

С находчивостью у моего собеседника были явные проблемы, он опять не нашелся, что сказать, и долго придумывал подходящий довод:

– Мне еще кое-что у тебя нужно спросить, – наконец промямлил он. – Ты не бойся, я тут один.

До этого момента в разговоре фигурировало множественное число, но я не стал придираться к мелочам, ответил по-своему:

– А я и не боюсь, только говорить мне с тобой неохота!

– Почему? – впервые сразу же отреагировал он.

– Неохота и все, иди своей дорогой, я спать ложусь!

– А ну пусти меня! – заорал давешний бас и так сильно ударил в дверь, что засов едва не отлетел.

– Навались, ребята! – рявкнул тот же низкий голос, и ребята навалились, что было мочи. Теперь они колотили по-настоящему, и засов начал сдаваться. Мои женщины замерли на лавках, удивленно слушали переговоры, еще до конца не понимая, что происходит. Я отошел от двери и с пистолетами в руках ждал, когда она падет. Однако силы нападающих иссякали, дверь держалась, только что сильно тряслась. Удары прекратились, и опять в переговоры вступил давешний «парламентер»:

– Отвори, Алексашка, прошу по-хорошему! А то мы тебя заживо спалим! Подохнешь без покаяния! Все равно ты от нас никуда не денешься!

Теперь, когда не нужно было выкручиваться и хитрить, он разговаривал вполне бодро и уверено.

– Какой еще Алексашка? – спросил я. – Здесь нет никакого Алексашки!

– Как так нет? Ты ври, да не завирайся, я тебя сразу по голосу узнал! – воскликнул он, но, как мне показалось, не очень уверенно.

Кажется, действительно произошла ошибка, ребята, судя по предыдущим переговорам, были не так хитры, чтобы сходу придумать такую версию. Нужно было как-то решать ситуацию пока не случилось ничего плохого.

– Отойдите от двери, я сейчас выйду, но учтите, у меня самопалы, кто дернется, убью! – закричал я. – если с моим человеком что случится, вам мало не покажется!

За дверями тихо заговорили, скорее всего, совещались. Наконец решили:

– Ладно, отходим!

Я открыл дверь и выглянул наружу. Незнакомые мне люди стояли в пяти шагах от двери и смотрели на меня во все глаза. Я вышел с пистолетами наготове. Никого из них я не знал, как и они меня. «Парламентер», крепкий, ладно скроенный мужчина в синем кафтане, удивленно спросил:

– А где Алексашка?

– А где мой парень? – вопросом на вопрос ответил я.

– Да вон он лежит, живой и здоровый, – сказал он, указав себе за спину. – Нам Алексашка нужен!

– В этом я вам помочь не могу, никакого Алексашки тут нет.

– Но он же тут жил, нам доподлинно известно!

– Может быть раньше и жил, а сейчас живем мы. А теперь несите моего человека в избу!

Смущенные противники подняли связанного порукам и ногам рынду и торопливо внесли в избу. Увидев поверженного возлюбленного, тотчас заголосила Аксинья.

Бывшие противники положили Ваню на лавку и, толкаясь, заспешили к выходу.

– А развязать? – спросил я, красноречиво поводя стволами.

Здоровый детина басовито откашлялся, вернулся к лавке, аккуратно развязал путы, свернул веревку и засунул ее себе за пазуху. Теперь уходить им стало неловко, и они вчетвером столпились над телом рынды. Оглушенный Ваня продолжал лежать, удивленно моргая длинными ресницами.

– Что это с тобой? – спросил я.

– Н-не знаю, – с трудом ворочая языком, ответил он.

Я потрогал его голову, на темени ближе к затылку вздулась большая шишка.

– Убили! – опять с места в карьер завопила наблюдающая за моими действиями Аксинья. – Убили! Помогите!

– Прекрати выть, лучше принеси из ледника кусок льда, – прикрикнул я.

– Зачем?! – на той же трагической ноте завела она.

– К шишке приложишь! Если льда не найдешь, то воды, что ли, холодной из колодца принеси, будешь тряпку мочить и к голове прикладывать.

Аксинья разом замолчала, кивнула и побежала добывать лед.

– Ну, мы пойдем, – откашлявшись, сказал «парламентер», – извините, ошибка вышла.