– Тогда деньги вперед, – живо отреагировал Фома.

– Деньги только после выполнения работы.

– Не доверяешь, думаешь, запью и подведу, – грустно, со скрытым упреком, констатировал он.

Именно так я и думал, но развивать тему не стал, опять-таки зная ранимость и обидчивость нашей загадочной славянской души. Что делать, если мы любим ломать и не любим строить. И еще нам очень не нравится, когда выносят грязь из нашей избы.

– Как стемнеет, жди нас возле своего лаза, – закрывая тему денег, перешел я к конкретному плану.

– Так ты не один будешь?

– Нет, не один.

Фома задумался, причем думал не просто так, а весьма выразительно. Я даже представлял, о чем.

– Больше ефимки все равно не дам, – ответил я живым словом на его тайные помыслы. – Не хочешь помочь, как хочешь, другого найду.

– Да нет, я ничего такого, мне-то что с того? Хоть артель приводи. Только вот... – начал говорить он, но не успел докончить, в кабак ввалилось сразу несколько новых посетителей. Тотчас ровный гул голосов смолк, и повисла напряженная тишина. Смысл общего молчания был прост, что это, мол, за чучела явились в наши Палестины.

Чучела, в количестве пяти человек, громко переговариваясь на одном из славянских языков, заняли свободный стол и оглядывались в поисках полового. Одеты оны были почти как легко вооруженные европейские рыцари, но более ярко и живописно.

– Эй, пся крев, – окликнул один из них официанта на вполне приличном русском языке, – подай все, что у вас есть тут самое лучшее!

Половой издалека поклонился и исчез. Поляки были изрядно пьяны, самоуверенны и внутренне агрессивны. Безоружные московиты угрюмо наблюдали, как иностранцы нагло ведут себя в их родном кабаке, но до времени терпели глумление над своим национальным достоянием. Межу тем рыцари завели громкий разговор по-польски, что еще больше сгустило общую атмосферу недовольства. Хотя отдельные слова русским были понятны, но общий смысл разговора терялся в шипящих звуках непривычной речи и воспринимался, как явное издевательство.

– Ох, как мы их сейчас будем бить! – с вожделением сказал Фома, выражая общее чувство, охватившее мирных московских обывателей.

Относительно того, кто кого будет бить, я, так как он, – уверен не был. Поляки были одеты в легкую парадную броню, но вооружены, что называется, до зубов, саблями и боевыми топорами, что делало русский четырехкратный численный перевес эфемерным. К тому времени, когда половой принес рыцарям заказ, отдельные горячие головы уже нетерпеливо привставали со своих скамеек, словно всматриваясь в непрошенных гостей. Те, в свою очередь, понимали, что здесь скоро начнется, и вызывающе поглядывали на восточных братьев.

Времени на глупые разборки у меня не было, но и смотреть безучастно на готовящееся кровопролитие я не мог. К тому же резня вполне могла лишить меня необходимого помощника, Фома уже изнывал от нетерпения почесать кулаки.

Дегустация панами напитков на какое-то время отдалила неминуемый финал, но лишь на время. Когда гости утолили первую жажду, рыцарь в собольей шапке с бритым подбородком и вислыми усами картинно оперся локтем на стол, сел боком и принялся с явным вызовом оглядывать посетителей. Кончилось это тем, что он подобрал себе условного противника и начал пристально рассматривать здорового парня в красном кафтане.

Тот встретил вызывающий взгляд и в свою очередь уставился на поляка. Какое-то время они играли в переглядки, после чего пан презрительно сплюнул на пол.

Такое поведение по любым канонам можно было посчитать оскорблением. Парень так и это и понял, он начал медленно вставать. Поляк довольно ухмыльнулся и поднялся ему на встречу. Мне это совсем не понравилось. Русский был безоружен, а пан, как только встал во весь рост, сразу же взялся рукой за эфес сабли.

Честно говоря, к Польше и полякам я отношусь хорошо, никакой идиосинкразии к помощникам Лжедмитрия у меня не существовало, но в данном случае пан рыцарь был явно не прав.

– Погоди, – сказал я Фоме и подошел к забияке. Рыцарь оказался примерно моего возраста, не очень крепок, но самоуверен до предела.

– Ясновельможный пан хочет помериться силами? – вежливо спросил я.

Появление нового лица крайне заинтересовало зрителей. Тем более, что на мне были надеты кольчуга и бухарский шлем, а на боку висела сабля. Поляк смерил меня презрительным взглядом. Моя кольчуга, по его мнению, не шла ни в какое сравнение с его дорогим нагрудным панцирем, а сабля в простых кожаных ножнах – с его золоченым эфесом и украшенным самоцветами оружием.

– Ты московит? – спросил он, горделиво подбоченившись.

– Московит, – подтвердил я.

Поляк рассмеялся мне прямо в лицо и по-польски обратился к товарищам. То, что он им говорил, в специальном переводе не нуждалось, все было понятно и так. Меня уничижительная характеристика никак не заела, я спокойно ждал, когда он выговорится.

Наконец, унизив меня в глазах товарищей, он повернулся ко мне:

– Пан хочет драться?

– Пану пшешко едно (все равно), пан может и подраться, – ответил я, использовав случайно пришедшее в голову польское выражение.

На задиру такой лингвистический ход произвел впечатление, он решил, что я знаю польский язык и понял все, что он тут обо мне наговорил товарищам, потому дальше он изъяснялся по-польски. Из того, что он говорил, я половину не понял, но смысл уловил, панам не нравилось в Московии, и они тосковали о родине. Какая связь между ностальгией и пьяными дебошами, он не объяснил. Пока усатый красавец высказывался, я вспомнил строки из стихотворения Пушкина «Клеветникам России», вполне подходящие к нашему случаю:

Надо сказать, в нем Александр Сергеевич, на мой взгляд, сильно перебрал с патриотизмом. В его время спор между Россией и Польшей, и правда, был не равный, причем не в пользу последней. Что же касается «кичливого ляха» и «верного роса», такие эпитеты вообще вне критики. Хотя у нас задиристым паном именно так и получилось. Я невольно улыбнулся сравнению.