Вначале я не обратил внимания на его замечание.

Ветер! Северный ветер!

Не помня себя от возбуждения – так дрожат, наверное, рекруты перед первым сражением, ученые в ожидании необычайного открытия, грозящего поставить с ног на голову всю современную науку, скаковые кони перед заездом, – я частично взбежал, частично вскарабкался на четвереньках на огромный валун, испещренный по бокам зеленоватыми, блеклыми пятнами лишайников и белесыми потоками чаячьего помета. Наслюнявил указательный палец, поднял его повыше.

Верно!

Северный суховей, отравлявший жизнь всему живому на материке с прошлого березозола, иссяк. Кончился, как запас вина в кувшине заядлого пьяницы.

Неужели получилось?

– Вышло, Молчун?

– Получилось, Эшт?

Гелка и Мак Кехта стояли рядом со мной. При виде их разрумянившихся лиц мне стало смешно. Хотя чего смеяться? Я, верно, выгляжу не лучше. Хорошо, борода половину физиономии скрывает – не так заметно.

Чтоб не сглазить нежданную удачу, я сплюнул на камень и трижды притопнул каблуком.

– Похоже, получилось!

– Я знала! Я знала! Я верила! – Гелка даже подпрыгнула пару раз на месте, хлопая в ладоши. Еще миг назад она казалась взрослой и серьезной, а тут вдруг прорвался наружу шаловливый ребенок.

– А я, признаться, не верила, – покачала головой Мак Кехта. – Но я рада, что получилось. Знаешь, Эшт, я теперь совсем по-другому увидела салэх… то есть людей. И все благодаря тебе. Я очень хочу надеяться, что люди и перворожденные поймут друг друга и прекратят глупую вражду. Жаль, Байр не дожил…

Она развернулась и, осторожно, но быстро ступая, сбежала с валуна. Мне показалось, что глаза неистовой феанни как-то по-особенному заблестели. Словно на них навернулись слезы. Обрадованные и обнадеженные, мы стали ждать возвращения Мария и его «Волчка». Сперва один день, потом второй…

На третий день я перестал ждать Мария. Да и остальные, пожалуй, тоже.

Теперь мы мечтали разглядеть промелькнувший среди виднеющихся вдалеке островов хоть какой-то парус. Или узкое, хищное тело пиратской фелюги. И плевать, что пиратской. Лишь бы судно, лишь бы люди. Пусть подплывут, снимут нас с пустынного острова, а там уж мы сумеем убедить их перевезти нас на берег. В конце концов, наша с Гелкой магия и оружие Мак Кехты, ее мечи с самострелом, что-то да значат.

Чтобы привлечь внимание проходящего невдалеке корабля, мы накопили огромную кучу смолистых веток, сухого стланика и мха. Сложили костер до смешного напомнивший мне треногу мастера Ойхона (Где он, интересно? Сумел ли добраться до Фан-Белла по нынешним неспокойным временам?), и зажгли его. Пусть горит и днем и ночью. Гелка и феанни присматривали за ним по очереди. В темное время суток в ход шли сосновые дрова, а в светлое – дающий много густого белого дыма сырой мох.

А я добывал пропитание. Хорошо, не выбросил за ненадобностью снасти – крючки, бечеву, поплавки, – припрятанные на дне моего мешка. Пробовал удить на мушку, скрученную из вырванного клока волос. Безрезультатно. Попытался накопать червей, да и в этом деле не преуспел. Земля бедная, желтая, наполовину с песком. Начиная отчаиваться, я вдруг подумал о ракушках. Ну, не может быть, чтоб не водились возле берега на скалах хоть какие-то улитки!

Пришлось окунуться в осеннюю воду. Удовольствие не из самых больших, испытанных мною в жизни.

Да, не часто везет мне, а тут судьба улыбнулась. У нас такие раковины называли беззубками. Водились они по песчаным прибрежным отмелям спокойных рек. Могли попасться и в пруде. Почему беззубка? О том лишь Сущий Вовне ведает, да тот из людей, которому первому это название на ум пришло. Может, и есть где-то зубатка, но я о ней не слыхал.

Беззубка достигает размера в пол-ладони. Когда больше, когда меньше. Две створки, серо-коричневые снаружи и перламутровые изнутри, между ними полупрозрачный скользкий «язычок» – тело ракушки.

Вот этот «язычок» я и выковырял, разжав створки лезвием ножа. С большим трудом, должен признаться. Беззубка, чуя близкую смерть, сопротивлялась отчаянно. Наживил кусочек на крючок и забросил подальше от берега, где Озеро глубже. Удилища я загодя вырезал из двух молодых сосенок. Не самое подходящее дерево для рыбачьей снасти – все ладони в смоле изгваздаешь, пока хоть плотвичку вытянешь, – да что поделать!

И снова судьба показала благостное расположение!

Или это возвращенный на алтарь артефакт начинает действовать? Дарит удачу и счастье всем живущим на земле.

Клюнуло.

Да как клюнуло!

Едва успел удилище подхватить. Рыбаком я никогда настоящим не был – если и приходилось удочку забрасывать, то только по крайней необходимости. А уж полностью обеспечить себя при помощи рыбной ловли я точно не смог бы. Не дано. Например, опытный рыбак по одному виду поклевки может определить, что за добыча у него на крючке. А потому и вываживать начинает по-разному. Ведь у каждой рыбы свой норов.

Я такими тонкостями искусства не владел, а потому потянул по-простому. Лишь бы под камни не ушла. Бечева крепкая – белорыбицу выдерживала. А белорыбица с Аен Махи это вам не красноперка. Одной рыбины четверым на два дня хватает.

Вытащил…

Карасик.

Да такой хорошенький! В две ладони. Бочка золотистые, спинка темно-коричневая, а плавники с изрядной розовинкой. Ну, просто чудо, а не карасик.

Я едва сдержался, чтобы не исполнить вокруг выловленной рыбки танец, какой наверняка выплясывали наши далекие предки, вступившие некогда с перворожденными в Войну Обретения. Но постеснялся, что Мак Кехта увидит. Скажет: «Ф’ян’ салэх». То есть – «дикий человек».

К полудню я натягал около десятка карасей. Мы их потом зажарили на палочках. Если в костер добавить можжевеловых веток, рыба пропитывается ароматным дымком. Объедение просто. Даром, что без хлеба.

Так мы прожили еще два дня.

Погода баловала отсутствием дождей. Но я не обольщался. С началом порошника следовало ожидать если не снега с метелями – все-таки на юг забрались, – то затяжных дождей уж точно. Не ливней, а тягостной, постылой мороси, пропитывающей одежду и даже, кажется, саму душу человека.

Не худо, пока сухо, озаботиться строительством хорошего шалаша. Попросторнее, крытого двойным настилом соснового лапника. А лучше – землянки. И крышу закатать из бревен. И топор имеется. Вот только лопату взять не догадался. Не думал, что в землю зарываться придется, как чернохвостый суслик.

И все было бы ничего, но вот незадача – Терциелу стало хуже. Он не жаловался, не роптал. Смущенно улыбался, словно тяготился положением обузы. Со мной он так и не разговаривал. Я понимал – предубеждения, воспитанные в Храмовой Школе Соль-Эльрина, против магов-дикарей слишком сильны. Запросто от них не избавишься. Зато для ухаживающей за ним Гелки жрец всегда находил словечко-другое ободрения. А уж Мак Кехту донимал расспросами столь навязчиво, что феанни даже убегать приходилось время от времени. И тут я понимал, и даже где-то разделял, заинтересованность уроженца Приозерной империи к народу сидов. У нас их раса известна лишь по легендам и мифам о предначальных временах.

Лечить его посредством волшебства я боялся – не тот уровень знаний. Что от самоучки ожидать? Еще убью ненароком.

К вечеру пятого дня дыхание чародея ослабело. Взгляд замутился, словно он смотрел, но не видел склонившееся над ним лицо. Удары сердца, которые я пытался прослушать по живчику на запястье, редкие и едва различимые, неоспоримо свидетельствовали о приближающейся развязке.

Видно, здесь его и похороним…

– Шоол!!! Парус!!! – донесся до меня крик Мак Кехты, несшей как раз вахту у костра. – Лоинге, Эшт! Корабль, Молчун!

– Аат’ шоол, феанни?! Где парус, госпожа?! – вскинулся я, к стыду своему позабыв о больном Терциеле. Так бывает, насущные заботы о своей шкуре становятся дороже чьей-то жизни.

В ночном сумраке к острову шел корабль. От берега его отделяло не меньше двух тысяч шагов. Тем не менее я узнал строгую и величественную красоту судна. Три высокие мачты с «косыми», треугольными парусами, высокие надстройки на носу и корме с площадками для лучников, ряды раззолоченных щитов по бортам, на каждом из них изображен орел, сжимающий когтистыми лапами меч и кисть винограда.