Из-за слабого ветра паруса едва трепыхались, и поэтому два ряда длинных весел неспешно пенили воду по обеим сторонам вытянутого корпуса корабля. Внешне неспешно. Но покорный их напору дромон рвался вперед, как стрела, взрывал волну медным тараном с волчьей головой.

Именно дромон.

Один из кораблей, составляющих гордость и славу флота моей родины, Приозерной империи. Слава Сущему Вовне! Спасены!

Несомненно, впередсмотрящие заметили наши огни, и командир судна заинтересовался обитателями ранее безлюдного острова. Цель, с которой дромон может бороздить здешние воды, вполне понятна. Борьба с пиратами. Время от времени его императорское величество, или Священный Синклит, или главнокомандующий флота вспоминали о бесчинствах озерных разбойников, чьи флотилии, состоящие из вертких, остроносых фелюг, не пропускали беспошлинно ни одного купеческого судна. В лучшем случае купец лишался половины товара, в худшем – корабля, товара да и жизни тоже. Купцы отказывались торговать с северными королевствами. Вот тогда-то и выводились из портов многовесельные громады кораблей. Разоряли пиратские гнезда, выжигали заразу каленым железом. Только полностью вывести речных грабителей все равно не получалось, и через несколько лет нападения на купеческие караваны возобновлялись.

Дромон медленно приближался. Опасался напороться днищем на подводный камень. Горели фонари по углам кормовой надстройки. На носовой света не зажигали, чтобы не мешать застывшим с арбалетами на изготовку стрелкам. Во флоте Империи знали – расслабляться, когда кругом острова, нельзя. Нужно постоянно ждать подвоха и держать оружие под рукой.

Я бегом добрался к костру, ткнул толстую ветку в огонь, замахал ею над головой. С веселым шипением вспыхнула подсохшая хвоя. Забрызгала искрами расплавленная смола. А я прыгал, кричал, не помню что. Кажется, «Сюда! Сюда! На помощь!». Радость охватила всю нашу маленькую компанию: Гелка тихонько повизгивала, хлопая в ладоши, и даже невозмутимая прежде сида привставала на носки в нетерпении.

Не доводя судно полусотни шагов до прибрежных скал, гребцы ударили веслами в обратную сторону. Затабанили. Тут же в воду полетел тяжелый бронзовый якорь. Заскрипели блоки, спуская челнок.

Захватив факелы, мы сбежали к бухте.

Красные сполохи отражались в воде, удваивая число огней.

Размеренно шлепали весельные лопасти приближающейся лодки. Шестивесельный ял, не меньше.

– Кто такие? – окликнул нас молодой командир в кованом нагруднике с серебряной насечкой. – Почему здесь?

– С купеческого судна «Волчок», – честно, положа руку на сердце, отвечал я. А почему это я должен покрывать неблаговидные поступки Мария? Обещал вернуться, а сам умотал – поминай как звали. Пусть теперь все знают, какова цена его слова. – Нас высадили на острове.

Командир задумался. Для центуриона он выглядел слишком молодо. Рановато еще. Не поручат столь ответственный чин. В Приозерной империи с этим строго. Армейскую, а тем паче флотскую должность не приобретешь за мзду. Только опыт и безупречная служба. Скорее всего, парень – опцион – помощник центуриона. Потому и отправили на берег молодого, настырного – а ну-ка, покажи ум и смекалку.

– С «Волчком» мы разминулись третьего дня, – неуверенно проговорил он. – Капитан о вас не упоминал.

– Ему это невыгодно, – я продолжал напирать на Мария. – Бросивший людей на верную смерть не будет этим хвастаться.

– Сколько вас тут? – смягчился опцион.

– Четверо. Двое мужчин и две женщины.

– К берегу! – последние слова предназначались уже не мне, а гребцам. Ну и слава Сущему!

– А где четвертый? – вблизи мой собеседник выглядел еще моложе, чем на расстоянии. Едва-едва усы расти начали.

– Вот он, – я повернулся и указал на лежащего Терциела. Что-то неестественное в позе жреца заставило склониться над ним… Чародей был мертв. Он лежал, как и раньше, на спине. Только запрокинул костистый, обросший за время путешествия седой бородой подбородок к небу.

Опцион задышал за плечом:

– Так он же… Умер? – Потом увидел край светло-коричневого балахона, выглядывающий из-под покрывала. – Жрец? Из Храма?

– Жрец. Из Храма, – а что я должен скрывать? Мне стыдиться нечего.

– Откуда? – от удивления моряк забыл о своей должности, о необходимости сохранять уверенную невозмутимость. Его голос дрогнул совсем по-мальчишески. – Почему здесь?

– Долго объяснять.

– А объяснить придется, – степенно вмешался другой моряк. Седоватый, с нашивками десятника. – Жрец, да к тому же… – он посветил факелом. – К тому же Терциел, самое меньшее.

– Я охотно объясню все обстоятельства, которые привели нас на остров, – твердо сказал я. – И все лишения, которые мы перенесли здесь. Но позвольте сделать это уже на корабле?

– Хорошо! Пусть решает флагман, – опцион наконец-то принял решение. – В лодку. Сперва двое. Ты и ты, – он ткнул пальцем в меня и в Мак Кехту и вдруг осекся, выпучил глаза и просипел: – Перворожденная?

Бедняга. Он даже о приличиях забыл от изумления.

– Высокородная сида, ярлесса Мак Кехта, – торжественно объявил я, наслаждаясь возникшим на лицах моряков недоумением. Не иначе слава Мак Кехты, обгоняя ее, достигла и побережья великого Озера. А слава у феанни не из лучших. Вряд ли кто-то захочет подружиться с ней или познакомить с родными.

Однако молодой командир быстро взял себя в руки.

– Опцион Лаур к вашим услугам, благородная феанни, – он элегантно – насколько позволял нагрудник – поклонился. – Прошу на корабль.

Мак Кехта высокомерно, но в целом одобрительно кивнула и с королевским достоинством перешагнула борт яла. Небрежно бросила:

– Хьюэсэ салэх эхэн’э л’оор б’еес. Люди юга помнят хорошие манеры. Та ашт’эх. Я удивлена.

С трудом сдерживая улыбку, я «перевел»:

– Ее светлость благодарна тебе, опцион Лаур. Она принимает приглашение, – и добавил: – Пусть с ней поплывет девочка, – я указал на Гелку. – Я переправлюсь с Терциелом.

Озерник не возражал.

Ял обернулся туда и обратно очень быстро, как на крыльях.

И вот уже передо мной высокий борт дромона, окрашенный белым. Сверкающие позолотой щиты. И запах… Запах смолы, пропитывающей доски обшивки, терпкий дух начищенных бронзовых и медных ручек, накладок, набалдашников, горечью вара тянет от такелажа.

Двое солдат подали вверх носилки с мертвым жрецом. Перед смертью он совсем исхудал и весил, пожалуй, не больше четырнадцатилетнего ребенка. Я взобрался по веревочной лестнице.

Мак Кехта стояла у трапа, ведущего на кормовую надстройку, квартердек, и вела светскую беседу с тремя старшими офицерами флота – можно гордиться образованностью моих соотечественников, не каждого нобиля учат старшей речи. Я сразу определил их звания по белоснежным гребням на шлемах и пурпурной кайме выглядывающих из-под доспеха рукавов туник. Четвертым озерником, оживленно участвующим в разговоре, был невысокий мужчина годков около сорока, слишком темноволосый для жителя Империи, в простой одежде и с пергаментным свитком в руках. Тем не менее, осторожно приблизившись, я понял, кто здесь главный. Конечно, невзрачный человек, увлеченно засыпающий феанни вопросами, склонив голову к левому плечу.

Ученый? Один из преподавателей Вальонской Академии?

Очень может быть. Только с трудом верится, чтобы военные относились к ученому с таким почтением. Позволяли себя не замечать, перебивать…

Гелка, прятавшаяся до того за спину феанни, увидев меня, подбежала, ухватилась за рукав и замерла, чуть дыша. Собеседник Мак Кехты отвлекся, глянул на меня:

– Житель Севера? Замечательно!

Что он такого замечательного нашел в обитателях Севера? Нет, точно ученый. Они все слегка сдвинутые. Думают не о том, о чем положено думать обычным людям. Но, может, в этом и заключается их отличие? В способности мыслить вне привычных понятий, находить новые решения, ставить хитрые задачи и получать непростые ответы.

Я пожал плечами:

– Ну, житель…

– Замечательно! – повторил ученый. Он выговаривал это слово с таким вкусом, что волей-неволей хотелось верить. – Перворожденная и житель Севера! Я очень о многом должен вас расспросить.