К семи часам дом погрузился в вялую усталость. Миссис Уиклоу и Динсдэйлы ушли домой, Рэггин–боун ушел еще раньше, но обещал вскоре вернуться. Эбби была в гостиной с тетей Эди, время от времени звонил телефон. Все ждали новостей о Ферн от Робина или Маркуса.

Уилл отправился искать Гэйнор и нашел ее в шатре. Столы там были все еще безукоризненно сервированы, только цветы начали увядать. Хуже всего дело обстояло со свадебным тортом, вмешательство Йоды в его нижний уровень послужило причиной разрушения верхних этажей, и теперь торт представлял собой нечто желеобразное, будто подвергшееся землетрясению. Гэйнор стояла посреди шатра, будто рассматривая свадьбу, которая так и не состоялась. Даже все розовое окружение не прибавило цвета ее бледному лицу.

Что ты здесь делаешь? — спросил Уилл.

Думаю. — Гэйнор не смотрела на него. Ее внимание было сосредоточено на пустом' главном столе. — Только тут и можно побыть одной. Я все еще представляю себе… если бы все было '«по–другому. Я имею в виду, если бы я вела себя по–другому, или могла бы чем–то поддержать,, или…

Нет, — отрывисто произнес Уилл— Ради Бога, не вини себя. От людей, которые за всё проклинают себя, меня просто трясёт.

Мне всё равно, от кого — или от чего — тебя трясёт! — вспыхнула Гэйнор.

Хорошо. Знаешь, что произошло с тобой? У тебя был сильнейший шок, ты не выспалась, совсем ничего не ела. Не удивительно, что ты выглядишь так, будто вот–вот упадешь в обморок. Мэггй оставила нам кучу сандвичей, в шкафу полно продуктов. В этом доме скапливается невероятное количество консервированных супов. Кое–что из всего этого — как раз то, что нам нужно.

Гэйнор тихо рассмеялась, но отказалась от еды:

—Я в самом деле не хочу есть.

—Это ты так думаешь, — возразил Уилл. — А твое тело погибает от голода.

Он отвел ее в дом, разогрел суп, заставил ее съесть сандвич. Откусив первый кусок, она поняла, что очень голодна.

—Не глупи, — сказал Уилл. — Ферн не поблагодарила бы тебя, если бы ты уморила себя голодом. Разве этим чему–нибудь поможешь?

Уилл отнес суп и сандвичи в комнату к Эбби и тете Эди, при этом Гэйнор настойчиво отговаривала его, когда он положил снотворное в чашку тети («Я не знала, что у тебя есть задатки Борджиа».) После хаотичного дня вечер еле тащился. Позвонил Робин, чтобы сообщить, что в состоянии Ферн нет никаких изменений, он остается рядом с Ферн, а Маркус будет ночевать в соседнем отеле.

В половине одиннадцатого вернулся Рэггинбоун, Лугэрри была с ним.

—Что вы выяснили? — спросил Уилл без всяких предисловий.

Старик вздохнул. Он откинул назад капюшон, разлохматил волосы, отчего еще больше стал похож; на пугало. От его плаща шел пар, пахло мокрой одеждой и палой листвой, его лицо было иссохшим и сморщенным. Среди морщин и складок кожи под тяжелыми веками сверкали глаза, а их прямой взгляд, казалось, излучал яркий свет, будто в них была заключена некая тайная сила. Он выглядел очень древним и хрупким, он больше не казался сучковатым дубом, а скорее — веткой, которую легко сломать, листком, летящим по ветру.

—Ничего, — наконец произнес старик. — Мы с Лугэрри обошли все вокруг. Ничего особенного не нашли. Я только поднял это. — Он положил на стол длинное перо. — Оно могло упасть из крыла или из хвоста совы. Очень большой совы… Думаю… да просто и не знаю, что думать.

Последовало длительное молчание. Гэйнор была слишком утомлена, чтобы задавать вопросы. Уилл сам знает, о чем спросить.

—Ясно, что к этому причастен Древний Дух, — заключил Рэггинбоун. — Ферн вызвала его. Безрассудство, опрометчивость, бравада — кто знает? В любом случае он был здесь. Он должен был контролировать призрак, пришедший за Ферн. Но сова — сова все еще озадачивает меня. Твой сон, — он кивнул Гэйнор, — расскажи мне его еще раз.

Она исполнила эту просьбу, стараясь припомнить мельчайшие подробности, которые слегка стерлись последующими событиями.

Я летела, как летают во снах, только сидя у нее на спине… Я видела поля и дома… Было что–то таинственное. А затем все ускорилось и смешалось. Казалось, что прошло очень много времени. Я была в какой–то тьме, и передо мной проплывало лицо…

Опиши его.

Вялое, бледное… как слизняк. Каким был бы слизняк, выросший до размеров человека, принявший человеческий облик и имевший человеческую сущность. Глаза были ужасны: черные и злобные. Оно сказало — не помню точно — не та… что–то такое. И оно ушло куда–то, или это я ушла в сторону, не знаю. Еще был отвратительный запах. Запах гниющей растительности. Сухости. Сырости.

Чего же именно? — спросил Уилл.

Всего вместе.

Не та… — пробормотал Рэггинбоун. — Тогда, возможно… той была Ферн? Но кто…

Вы думаете, что это было нечто большее, чем сон? — спросила Гэйнор.

А что такое сон? Разум может проникнуть в другие миры. Точно так же может это сделать и дух. Кто знает, где мы бываем, когда тело спит? Или когда тело умирает?

Ферн не должна умереть, ведь правда? — резко спросил Уилл, по–детски требуя подтверждения. Впервые Гэйнор осознала, что она старше.

Все мы умрем, — — невозмутимо ответил Рэггинбоун, — в этом нет сомнений. Но она молода и сильна. Я должен ее увидеть. Ясно, что она ушла, но до тех пор, пока мы не узнаем — куда, будет невозможно найти ее. Я боюсь… — Он остановился.

Чего вы боитесь? — спросил Уилл.

Многого. Я всю жизнь живу в страхе, я к нему привык. Храбрость — это иллюзия молодости. Держитесь за нее.

Больше он ничего не рискнул сказать, они пожелали ему спокойной ночи и смотрели, как старик зашагал во тьму.

Где же он спит? — поинтересовалась Гэйнор:

Под открытым небом, — ответил Уилл. — Под деревьями, под звездами, под дождем. Может быть, он вовсе не спит. Я помню, как он проводил дни, а то и недели — сидя, как валун, на склоне холма. И это не метафора. Да ну его! Пойдем выпьем.

В понедельник они поехали проведать Ферн. Гэйнор позвонила в музей, где работала, и попросила продлить отпуск; Уилл, казалось, постоянно был на каникулах.

Дело в том, — сказал Уилл, — что можно ничего не делать пару лет, а потом работать, как бешеный, последние три месяца. Я иногда забегаю в колледж, читаю, рисую. Я никогда особенно не придерживался их отношения к работе.

Я заметила, — сказала Гэйнор.

Эбби отвезла тетю Эди в Лондон. Робин остался, Маркус отказался переехать в Дэйл Хауз.

—Там нет факса, — так объяснил он свое решение.

В воскресенье Маркус приехал поужинать с ними, старался подчеркнуть, как ему нравится стряпня миссис Уиклоу, Это был крупный, ладно скроенный мужчина, его растолстевшая талия компенсировалась широкими плечами, одет он был стильно и элегантно (без галстука, в пальто из шерсти ламы). Его окружала аура активной мужественности. У него были глаза интеллектуала и чувственный рот. Даже Уилл позже отметил, что он хорош собой. Но Гэйнор, про себя, с этим не согласилась, Девушка, на которой; он; собирался жениться, лежит в, коме, ее оттуда не могут вытащить, а он все умничает, показывает; свою, информированность, всех развлекает. Во время; беседы за столом она очень быстро поняла, что он скрывает свои чувства, отделываясь остротами, или общими; местами, лишь бы не коснуться личного. В конце донцов, ему сорок шесть лет, он очень непрост, не распускает нюни.

— Но Ферн двадцать восемь, — сказала Гэйнор Рэггинбоуну, когда они ехали в частную клинику в понедельник после полудня. — Она заслужила, чтобы ее безумно любили, любили так, чтобы это было сразу заметно.

Он должен был, по ее мнению, рыдать, заламывать руки, демонстрировать свое отчаяние. Он не должен был быть спокойным, холодным, не должен был развлекать за обедом присутствующих.

— Безумно любят только очень молодые и очень старые, — вздохнул Рэггинбоун. — Радуйтесь этому, пока можете. В старости любовь становится стеснительной, даже патетической: безумие при старческом слабоумии. Не будьте слишком суровы к Маркусу Грегу. Он достиг возраста осторожности, поэтому любит сдержанно, тоскует и печалится так, чтобы этого никто не заметил, и отказывается выставлять свои эмоции на всеобщее обозрение. Вы не должны осуждать его за скрытность.