В полночь они были уже в пригороде Йорка. Тусклое свечение городских огней отражалось в низких облаках. В деревне облака имеют форму и глубину, подсвечены луной или плывут, прикрывая звезды, разорванными лентами с просветами. Но здесь они были бесформенными, громадными и мрачными. С помощью карты нашли нужную улицу. Ферн очень аккуратно поставила машину, что было непросто, потому что она не привыкла к таким большим автомобилям. Брэйдачин исчез с заднего сиденья, не отворяя двери, Ферн вышла более обычным способом. В этой части города стояла странная, удушающая тишина, будто бы низкие облака прижали воздух к земле, заглушив все шумы. Стук шагов, всплеск смеха, внезапный крик доносились с таким звуком, будто все это происходило в огромной длинной комнате, а не на улице. Музей был таким же старым домом, как и окружающие дома, чтобы отличить его, на дверь повесили табличку. Здание было безобразно тяжеловесной безобразностью поздневикторианских сооружений, в стены его глубоко въелась грязь, окна не были занавешены, выглядели весьма неприветливо. В высокой стене обнаружились ворота, над которыми нависали какие–то темные кусты. Ферн легко открыла замок и вошла в запущенный сад, окутанный тенями растений. Пахло сыростью, прелыми прошлогодними листьями, не убранными с дорожки, новой порослью вперемешку с многолетниками. Это напомнило ей о Древе, и при этом воспоминании в ней что–то изменилось, хотя и не испугало. Она вошла сюда, как самый обычный человек, который старается не шуметь, но внезапно все ее тело стало более гибким, осторожным, как тело дикого животного; все чувства обострились, глаза улавливали каждый атом света. Она видела все сломанные веточки, все трещинки в покрытии дорожки. Обойдя здание сзади, она подошла к окну и влезла в него, попав в пустой офис. Там открыла дверь и выглянула в коридор. Она почувствовала, что Брэйдачин. материализовался рядом с ней.

Полагаю, здесь никого нет.

Ни души. Я никого не н'шел, т'лько книги, много книг и п'ргаменты и р'кописи. Они все под стр'жей. Лучи света п'ресекаются коло них, будто эти кн'жицы такие д'рогие, наподобие золота. Я мог бы тибе их д'стать, но только погодя.

У нас на это нет времени, — сказала Ферн, — да это и не нужно. — Она обернулась к саду, почувствовав, как по спине пробежали мурашки. Там в кустах было что–то дикое, какой–то черный клубок, это была не просто густая тень, у нее не было определенной формы, она была неподвижна, но Ферн на мгновение увидела глаза: узкие глаза без белков. Что–то следило за ней из–за камня.

Ты видел это ?

Ага, — ответил Брэйдачин, и она услышала в его голосе нотку, какой прежде не бывало, что–то близкое к страху.

Что это ?

Не знаю т'чно… Если это то, что я д'маю, то его здесь быть не должно. Он з'брался сл'шком д'леко от дома. Пагуиджи — не из нашего мира.

Что это такое, — пагуиджи? — переспросила Ферн.

Да тибе и знать эт'го не над'бно. Они приходят от Эзмодела.

Ферн вспомнила создания, которых она видела в огне заклинаний. Они крались по скалам, чтобы напасть на Рьювиндру Лая. Озноб пробежал по коже.

—Нам здесь больше нечего делать. Обратно, в машину! — скомандовала она.

Они выехали из города в ночь, темную, как преисподня.

Лугэрри сидела на заднем сиденье машины, напряженно ожидая зова, которого все не было. Из–за угла дома вышел человек с бледным лицом и глазами, утонувшими в тенях маски. Он подошел к машине и даже заглянул внутрь, но волчица сползла на пол, и в темноте он ее не заметил. Когда человек ушел, Лугэрри возобновила свое дежурство. День перешел в мрачный вечер, накатились облака тумана, как остатки прошедшей зимы, затемнившей долгожданную весну. Несколько птиц пролетели к своим гнездам, но ни звука не раздавалось из Дрэйкмайр Холла.

— Здесь есть что–то злое, чего опасаются птицы, — подумала Лугэрри и, прижав уши, стала еще пристальнее всматриваться в темноту. Все живые существа естественно сосуществуют с оборотнями и с колдовством, в их мире не выносятся моральные приговоры. Должно появиться что–то ужасное, чтобы грачи и галки шарахались от шелохнувшегося дерева. Должно произойти какое–то аномальное волнение магнитного поля Земли в том месте, где мир теней слишком далеко выбрался в мир реальности. Или присутствие хищника, столь смертоносного, что ни птица, ни зверь не рискуют оказаться с ним по соседству.

Когда ночь стала такой черной, как тьма в закрытой могиле, Лугэрри проскользнула в окно. Она почувствовала неладное, как только ее лапы коснулись земли. Там, в глубине, ощущалась вибрация, невидимые волны расходились от Холла и от холма, на котором он стоит, от полета ночной бабочки. Шерсть ее вздыбилась. В обычную темноту деревенской ночи, казалось, вторглось что–то гораздо более глубокое и древнее. Тьма, которая была в мире еще до первого рассвета. Сама земля передавала биение гигантского сердца, жестокость какого–то подземного зверя, голодного и отчаявшегося, запертого в клетку против его желания. Лугэрри всегда ступала очень легко, но сейчас ее шаги были еще более осторожными, будто волчица шла по битому стеклу.

Она обошла дом — нигде ни огонька, и все окна закрыты. Она нашла заднюю дверь, и ее нос сказал ей, что дверь ведет на кухню, но она заперта, и ее невозможно открыть. Рядом был бункер для угля, сейчас пустой, но с желобом, который, как она подумала, может куда–то привести. Она продолжала свои обследования, пока интуиция не подсказала, что за ней следят. Она обернулась.

Среди темных теней в кустах и деревьях была тень, которой там не должно было быть. Эта тень была очень неопределенной, но видны были длинные уши и руки невероятной длины… Лугэрри напряглась, определила запах существа и окаменела. Запах, долетевший до нее, ни одно животное ни с чем не спутает. Мертвец…

С невероятной скоростью существо отпрыгнуло в сторону и исчезло за утлом дома, Лугэрри по нюху преследовала его. Не будучи обыкновенным животным, оборотень не ест трупов, пока они гниют, и верхняя губа волчицы поднялась в гримасе отвращения. Но добыча убегала, и рефлекс заставлял волчицу преследовать ее, поймать, если удастся, убить, если понадобится. Лугэрри видела, как мертвец бежал перед ней по дорожке сада, затем исчез в сети теней и снова появился, в несколько измененном виде. Уши стали короче, ноги длиннее, ступни более плоскими, он очень быстро мчался прямо на нее. Запах смерти ударил ей в ноздри, перескочив запахи цветочной клумбы под согнувшимися ветками кустов, перебежал с дорожки на дорожку. И вот оно здесь, наконец отчетливо видимое, подпрыгивающее на месте, будто насмехающееся над Лугэрри. Только теперь у него огромная голова жабы, жаба с жабрами, задние ноги — с перепонками, а передние лапы — это лапы гоблина. Собрав все свои силы, Лугэрри кинулась по слизи полусгнивших листьев прямо на мертвеца. Она не увидела спрятанного в тени капкана. Она не увидела его, пока железные челюсти не сжали с хрустом ее переднюю лапу.

Она не завизжала, не завыла. Оборотни всегда молчаливы. Перед ней никого не было, но остался запах, пропитавший землю и воздух вокруг. Она языком обследовала рану и поняла, что кость сломана. Человеческая часть ее разума злилась на собственную глупость, но волк уже оглядывал темноту, чтобы оценить ситуацию. Она сразу же поняла, что не сможет открыть капкан, для этого механизма нужны были ловкие проворные пальцы, и челюсти капкана сжимали ногу слишком сильно, чтобы можно было ее оттуда выдернуть. От шока нога пока что не чувствовала боли, но Лугэрри знала, что скоро боль возникнет, заберет энергию, притупит ощущения. И тот —- те — где–то рядом, перебегают из тени в тень, кружат… Скоро они подползут ближе. Малорослые, размером с гоблина, но с другим запахом, с запахом смерти…

Из глубины сознания всплыло воспоминание: теплый южный вечер, Кэирекандал идет вдоль скал и описывает одну встречу с Эзмоделом. В его речи тепло, взятое у вечера, улыбка, взятая у луны. Он тогда рассказал ей о ядовитых испарениях над радужными озерами, о фавнах и сильфидах, танцующих в Саду Потерянного Разума, о криках жертв в храмах. И о других существах, которые пребывали там, — не людях, но и не животных, одержимых самыми низкими стихиями, бессмысленных и вечно голодных.