—Ничего не получается, — прошептал Муунспиттл, хотя не было нужды в том, чтобы шептать. — Ничего не могу… Должно быть, существует какая–то помеха — может быть, своего рода запрещение. А еще может быть так, что оттуда и некого вызывать. — Над бровями у него выступили капельки пота. Он казался испуганными, слегка ослабевшим.

Внутри круга без всякого предупреждения возникла какая–то фигура. Не то чтобы он постепенно материализовался, нет, он просто там был. Фигура была гораздо более плотная, чем его предшественники, это был реальный мужчина, и казалось странным, что круг удерживал его, уж слишком эфемерным был этот барьер, чтобы его удержать.

Он выглядел одновременно и как человек, и как чудовище. Невысокий, но непропорционально широкий и тяжелый в плечах. Его обнаженные руки и торс показывали силу мускулов, оплетенных венами. На него падала тень, и не было видно, то ли он в штанах из звериных шкур, то ли так волосаты его ноги. Голову его венчала косматая грива. Над выступающим лбом вились рога, наподобие рогов барана, сзади волочилось что–то, что могло быть хвостом. Его безобразие граничило с красотой, эта грубая, звериная красота казалась еще более зловещей благодаря очевидному интеллекту. В этом лице виделся разум, быстрый и аморальный, хотя о чем это чудовище думало, догадаться было трудно. Все, вызванные в этот круг, являлись в потоке света, этот же стоял во мраке, в красном душном мраке, который прилип к нему, как запах. В щелях подо лбом Наблюдатель увидел рубиновое сверкание глаз, одновременно и диких, и что–то вычисляющих.

—Так–так, — сказало чудовище, — хорошо, если это не паук, не длинноногий паук, бормочущий заклинания, чтобы заманить мушку в свою паутину. А если ты — паук, то будь осторожней. Я слишком велик, чтобы быть мухой, и могу перегрызть нитки, которые сдерживают меня.

— Что ты здесь делаешь? — требовательно спросил Муунспиттл. — Тебя сюда не звали. — Он сильно нервничал.

Я пришел незваным только для того, чтобы получить удовольствие от вашей компании. Дверь была открыта, путь свободен. Спросите меня о чем угодно. — Слова его носили оттенок плохой шутки, он явно издевался.

Убирайся, полукровка! — рявкнул, трясясь, Муунспиттл. — Отправляйся туда, откуда пришел. Varde.

Ты не можешь меня отослать, недоумок. Я для тебя слишком силен. Кто это нашептывает тебе свои приказы на ухо?

Рэггинбоун, который решил перехватить инициативу, испугался. Духи, приходившие в круг, обычно мало что видели за его периметром и должны были слышать лишь голос вызвавшего их.

— Ты пришел только для того, чтобы перекинуться словечком со стариком? — с вызовом спросил Рэггинбоун непрошеного визитера. — Очень мило с твоей стороны, у нас так мало развлечений. Как поживает твоя мать?

Безобразное лицо искривилось до полного уродства.

Как всегда.

В самом деле? Я слышал, что она умерла, но, очевидно, это был ложный слух. Говорили, что она съела сама себя в своей ненасытной прожорливости, отравилась своею собственной желчью. Нельзя верить тому, что болтают. Она все так же радуется тебе, своему самому любимому ребенку?

Как всегда. — Это уже было даже не рычание.

Ах, прекрасно, кровь погуще, чем водица, верно? Даже если разведена порочной сукровицей бессмертного. У тебя красота твоей матери, очарование твоего брата. А что тебе завещал отец?

Чудовище в кругу было вне себя от ярости.

Не желаю этого слушать!

Так уходи!

И тут же круг оказался пуст. Муунспиттл откинулся, сжавшись, на спинку кресла, его лицо было мертвенно–бледным от усталости.

Вот теперь достаточно, — проговорил он. — Более чем достаточно. Этот мог быть очень опасным. Он вел себя… слишком вольно…

Он был дурно воспитан. — Рэггинбоун недобро усмехнулся.

Не понимаю, как он сюда пришел.

Я кое–что понимаю. Ясно, мать его жива. Допускаю, что усталость от жизни иссушила даже ее и она наконец пройдет Врата, но я был слишком оптимистичен. Где–то… где–то… она должна прятаться — выжидать, вынашивать свой собственный план. Я знал, что она учила Элаймонд и доучила ее до известного конца, — но это было очень давно. Занятно…

Позволь мне закончить заклинание, — умолял Муунспиттл, которому были неинтересны все эти рассуждения.

Не теперь. Нужно задать еще один вопрос.

Кому? — мрачно спросил Муунспиттл.

Помести в круг жабу с короной.

Нет! — Отказ придал его лицу некоторый цвет. — Ни в коем случае — риск слишком велик. Я не буду этого делать!

Страх затмил твой рассудок. Жаба — всего лишь мелкое божество, у нее нет большой силы, она — забытый миф. Только мизерная горстка существ поклоняется ей.

Я не буду — я не могу…

Зачем же владеть силой, — спросил Рэггинбоун, — если не пользоваться ею?

Это — любопытство. Я — коллекционер.

Так, понятно, — сухо сказал Рэггинбоун. — Есть люди, которых может заинтересовать это место, если они о нем узнают. — Он посмотрел на стены, увешанные картинами и полками с книгами. — Вероятно, тебе нужно открыть книжный магазин…

Нет–нет. — Голос Муунспиттла задрожал, он втянул голову в плечи, трясясь от страха, еще глубже вжался в кресло. — Никаких людей, никаких покупателей, — все это он произносил с невыносимой тоской. — Я никогда не открою… Я никогда не открою…

Рэггинбоун не улыбался. Наделенные Даром имели свои причуды, которые питали их воображение — источник волшебства. В прошлых веках на границе между реальностью и магией такие фантастические демоны могли одержать верх над своими более материальными конкурентами, ибо они владели всеми ночными кошмарами.

— Однажды я открыл… Не помню даты. Я всегда забываю даты. Это было давно… Город горел. Мой город. Вошел человек без парика. Я до сих пор вижу его: он был герцогом или лордом, а может быть, богатым торговцем — кто знает? Он нес на руках ребенка с обожженным лицом.

«Дай мне лекарство, чтобы вылечить моего сына», — попросил он. Но я отправил его прочь. От смерти не вылечишь. Я запер дверь, запер на замок, задвинул задвижки, навесил цепочки и ушел сюда, вниз, и был здесь, пока не кончился пожар. Когда я поднялся наконец по лестнице — это было, может быть, спустя сто лет, — город вырос заново, будто бы никогда ничего и не было. Я чувствую, как в нем идут дела, как движется жизнь. Чувствую, как суетится этот муравейник. Но я не выхожу. И сейчас не выйду. И никогда не открою дверь.

Последовавшее за этой речью молчание показало, что Рэггинбоун все понимает. Муунспиттл наконец успокоился, казалось, он покорился требованиям своего гостя.

Каким именем это называют? Ты знаешь?

Надеюсь, что да, — сказал Рэггинбоун.

Боюсь, что да, — вздохнул Муунспиттл.

И снова он прямо сидел в кресле, рука Рэггинбоуна лежала на его плече, а рот волшебника говорил.

В ответ на его зловещие слова тьма сгустилась, пол задрожал. Одна за другой погасли свечи, будто их погасили невидимыми пальцами. Дыма не было. В круге стала образовываться будто подсвеченная болотными огнями коренастая фигура с зеленым нимбом. Хрустальные глаза становились все более осмысленными, они наполнялись гибельным светом, посылая при этом пики лучей, пронзающих комнату.

— Агэймо, — Муунспиттл едва шевелил губами, — Божество топи, Божество тины, Поедатель Луны. Именем этим заклинаю тебя, этой формой я связываю тебя, приди ко мне!

Из изогнутой глотки жабы раздалось кваканье:

Я слушаю тебя. Кто имеет наглость так называть меня? Агэймо — давно забыто. Я больше не существую — в этом облике.

Этого было достаточно для моих целей.

Твоих целей? — Ярость еще больше исказила голос, треск перешел в визг: — Я не служу никаким человеческим целям. Кто ты такой?! Я запомню твою наглость!

Кэйрекандал.

Ты лжешь. Этот… он… утонул, опустился до уровня бродяги, заморенного нищего, — бездомного, бессильного, ничего не имеющего. Он не мог бы вызвать даже привидение блохи.

Я взял силу взаймы. У меня тоже есть свои инструменты. Их достаточно, чтобы поговорить. Есть кое–что, о чем я хочу спросить.