—В первые два сезона он говорил гораздо громче, — замечает Сисселоур, — бывало, он беседовал с нами. Моргас понимала его, она говорит на многих языках. Сейчас он нас не видит. Через пару дней его глаза нальются кровью и он начнет гнить изнутри.
Это лицо знакомо Ферн, хотя она не может вспомнить его имени. Впрочем, имена здесь не имеют значения, они нужны только при заклинаниях. Однако она все же вспоминает, что лицо это было полнее, сильнее, плотнее, тогда как фрукт висит съеженный, изъеденный временем. Нынче он слаб и сморщен, а последние проблески души будто судорожно пытаются вырваться из заточения. Глаза сверкают пугающей яростью духа, но это глаза безумца, видящего перед собой только чудовищ.
Многие головы кажутся молодыми, хотя они могли умереть от старости.
Соки Древа сильны, — говорит Сисселоур, — сукровица бежит по каждой ветке. Лишь немногие из них существуют благодаря собственной энергии. Многие фрукты дойдут до своего возраста, прежде чем упадут.
Древо было в раю, — говорит Ферн. — Может быть, это Древо и есть чистилище?
Рай! Чистилище! — фыркает Сисселоур. — Ты говоришь банальности, как старый священник. Росли здесь яблоки, по словам Моргас, золотые яблоки, чей сок был нектаром богов, в них были сосредоточены мудрость и юность. Змей обвивался вокруг ствола, чтобы оберегать их. Змей этот был больше, чем Нехиидра, яд его был так же смертелен, как сладок был сок яблок. Теперь — теперь на том месте, где зрели золотые яблоки, висят головы, и дикая свинья пожирает то, что защищал Змей, Когда природа Человека изменится, может быть, тут снова будут расти золотые яблоки. Но, думаю, долго придется ждать подобного урожая.
Когда Сисселоур ушла, Ферн осталась сидеть у переплетения толстых корней, близко к стволу. Она видела над собой часть ствола, похожего на стену гигантской башни, могла хорошо разглядеть низко свисающие ветви и землю под ними. Кто знает, какое создание может быть выведено при долгом, долгом путешествии к кроне Древа? От этой мысли становится так же холодно, как и при мысли о бесконечности, и Ферн охватывает дрожь.
Туда, где сидит Ферн, солнце не проникает. Повсюду вдали пляшет свет, зелено–золотые проблески проникают сквозь массу листвы к земле, где они скачут, как солнечные зайчики, в потоках легкого ветерка, откуда–то прилетевшего к Древу. Где возникает этот ветерок, не знает даже Моргас, может быть, его порождает само Древо, выдыхая из себя воздух, качаясь в собственном ритме под некую таинственную музыку своей сердцевины. Само солнце, сияющее на верхних ветвях, может быть эманацией мыслей Древа, таких же нереальных, как нереально биение пульса — смена дня и ночи. Ферн ощущает энергию Древа не только в могучих сплетениях корней, но и в почве под ногами, в гуще листьев, опадавших многие, многие годы, в созревании и гниении голов. И Моргас была притянута этой энергией, которая пестовала ее Дар, исправляя ее душу. Древо приютило ее, как огромного паразита, что питается кровью своего хозяина. Ферн давно это чувствовала, но не понимала, а сейчас наконец ей все стало ясно. Моргас и Древо связывают порочные узы. Огромная масса плоти — это просто зримое выражение сущности ведьмы — сущности пиявки. Сознание Моргас тоже может питаться силой Древа, в ужасе объятий Моргас Ферн чувствовала подавляемый голод и страсть к абсолютной власти, которая видна в глазах ведьмы. Но Древо существует в своем измерении, вне реальности, между мирами. Моргас смертна и подвижна, ее желания удовлетворяются в других областях, там она кормит ненасытных и простирает свои щупальца все шире и шире. Древо, может быть, и чудовищно, но мысли Моргас, буйно проламывающиеся сквозь Время и реальность, жалят Ферн, еще больше и глубже пугая ее. До тех пор пока зло Эзмордиса является частью мирового зла, что–то будет сражаться и сопротивляться ему в бесконечном конфликте, в котором никто не выиграет и никто не проиграет, а Моргас, по неким расчетам, должна быть проклятием, способным склонить чашу весов ко злу. И Ферн является для нее механизмом, необходимым для возвращения. Ферн создает троицу, связывает ее с настоящим давно утерянной нитью. Ненависть, горящая внутри Ферн, охлаждает и ожесточает ее. Ей приходится слишком со многим бороться для того, чтобы начать еще и сражение с ними. Моргас должна научить ее множеству способов применения силы, с ее помощью Ферн могла бы превзойти Эзмордиса. Но она должна это сделать без чьей–либо помощи. Она попала в ловушку влияния Древа, тело ее спит, и где–то далеко волнуется неприрученный дракон, а это опасно для тех, кто остался в том мире. Перед лицом подобной опасности ее неадекватность не имеет значения. Она должна уничтожить Моргас и найти путь назад до того, как течение Времени отнесет всех тех людей от нее навсегда.
Спрятанный в коконе заклинаний, в той потаенной низине, черный фрукт уже почти созрел.
В темное время Ферн закрывает глаза и изображает сон. Но веки ее почти прозрачны, она смутно видит стену, оплетенную корнями, и крышу, неравномерный пульс свечения светлячков, отражение огня заклинаний на блестящем, лунообразном лице Моргас. Сисселоур находится рядом с ведьмой, голова ее откинута назад, глаза вытаращены, Кэла нигде не видно. Ферн многое понимает благодаря инстинкту и глубинным знаниям. Ее тело–дух давно не соприкасалось со своим домом во плоти, оно начинает терять очертания. Если она долго пробудет здесь, то станет аморфным пузырем, эктоплазмой, призраком, с трудом помнящим свою анатомию, который будет не в состоянии носить одежду, ибо она не сгодится для его дегенеративных форм. Но Моргас наверняка вычислила такую возможность. Ферн в виде привидения ей не нужна.
Когда? Когда? — повторяет Сисселоур, и в ее голосе слышатся нетерпение и страх.
Когда она будет готова. Когда я буду в ней уверена. Когда я впихну ее обратно в ее смертное тело и полностью овладею ею. Но мы должны быть очень осторожны, ее сила — больше, чем сила Элаймонд, возможно, больше, чем у кого бы то ни было в течение многих веков. Ее Дар так долго не проявлялся, что трудно его измерить, но я знаю — он очень велик. Огонь заклинаний нам не показывал никого, кроме нее. Несколько странно, что Старый хотел уничтожить или заманить ее. Когда я без помех овладею ее Даром, то буду знать и пределы его возможностей.
—Элаймонд была очень навязчивая, опасная. Откуда ты знаешь, что эта не такая же?
—Элаймонд была дурой, ослепленной своей жестокостью. Порывистость и неуклюжесть мешали ее Дару. Она не была нам предназначена, на самом деле в ее будущем я не видела ничего, кроме бессмысленности и смерти, вот почему я рассталась с ней, дала ей уйти. Фернанда значительно умнее, но она все еще очень уступчива, пассивна, нетемпераментна. Бродяга Рэггинбоун не отпечатался в ее душе. Она — мое существо, мое создание. Скоро наступит час, когда снова начнется Время. Соки Древа бегут в нас обоих: бесконечные смены зим и весен, листья всегда зелены и всегда гниют. Так будет и с нами. Мы сбросим с себя эту кожу, этот изношенный кокон и явимся такими, какими уже однажды были, — сильными, юными и прекрасными. Через нее мы вернемся обратно. Скажу тебе, я следила за современным миром, и нам не нужно будет подчиняться очарованным королям или прекрасным морякам. Теперь есть другие пути. Теперь существуют магические кристаллы, которые действуют без всякой магии, видения — без огня заклинаний, корабли, которые летают, провода, которые говорят. Существует такое оружие, о котором наши герои и не мечтали, стальные трубы выплевывают смерть, огненные шары могут сжечь целый город. Человечество изобрело тысячи новых форм мучений, тысячи новых возможностей на дороге страданий. Через Моркадис мы все это хорошо узнали — мы будем этим знанием пользоваться — мы снова войдем в тот мир — испробуем его — обретем над ним власть — будем жить] Неназываемый, не имея соперников, правил много веков. Но чем он был, как не тенью в человеческом сознании, тем, кто торгуется за человеческие души, тогда как мы протянемся к ним и возьмем их? Мы будем реальными. Я заберу обратно свой остров, зеленый остров Британию, и в этот раз никто его у меня не вырвет из рук. Никто.
