– Шеф, что ли? – донеслось из кухни.

– Рановато для Альбертика, – молвил Николай.

– А может, он. Сходи, Серый, проверь. Если чего, хозяин занят, пьет с гостями.

– Вдруг настойчивый кент попадется?

– Дай по башке и тащи в прихожую. Запакуем и задвинем в угол.

Звонок прожурчал снова, потом раздались шаги, скрипнула дверь и тут же послышался сдавленный вопль. Вроде бы вопил шофер – значит, кент и в самом деле попался настойчивый, но не из тех, кого легко задвинуть в угол. Симагин!… – с торжеством подумал я, дернул раковину, выдрал ее вместе с сифоном из сливной трубы и бросился в коридор. В прихожей метались тени, стонал шофер, по-черному ругался Николай, а Борян лез из кухни – надо полагать, на помощь. Но налетел на сифон. Могу поклясться: раковина, особенно с трубой, оружие смертельней томагавка или, к примеру, меча. Меньше маневренность, но в узком пространстве не пофехтуешь; тут важен напор и удар, желательно тяжелый и внезапный. В челюсть, в печень, но лучше сифоном в живот – тогда противник, потеряв дыхание, согнется, и можно стукнуть его раковиной по затылку.

Так я и сделал, отправив Бориса в глубокий нокаут. Затем, придержав свое оружие коленом, содрал нашлепку с лица и, испуская боевые кличи, ринулся на Николая. Спина у него была широкой, и я не видел Симагина, даже не слышал, но в том ли суть! Снова, как в детстве, мы бились плечом к плечу, только противник был другой – не хулиганы из седьмого «бэ», а то, что из этих мерзавцев выросло. Ну не из них, так из других таких же…

Николай вдруг охнул, развернулся ко мне и начал медленно валиться на колени. Голова у него запрокинулась, лицо посинело, и я заметил перечеркнувший шею шнурок, впившийся так глубоко, что кожа отвисла складками. Кто-то затягивал удавку, а Николай, раскрывши рот, жутко хрипел и молотил по воздуху руками, но эти движения были все беспорядочней и реже, судорожней и слабее, напоминая конвульсии агонии. Вид умирающего человека так поразил меня, что раковина сама собой скользнула на пол, а ярость сменилась ужасом.

– Не убивай его, Алик! – выкрикнул я. – Не надо!

– Почему? – раздался спокойный голос.

Николай упал, и в полутемной прихожей передо мной явилось лицо Ахмета.

– В-вы? – Вздрогнув от неожиданности, я отступил назад. – Кх-как?… Кх-каким образом?

– Мне позвонила госпожа. – Ахмет наклонился и снял шнурок с шеи Николая, потом пихнул его ногой. – Жив, пес! Но ненадолго.

– Г-госпожа? – Брови мои полезли вверх, но тут же я сообразил, кем прислан он на выручку. Конечно, не Захрой, не дорогой моей принцессой… А жаль!

– Госпожа на ученый собраний и должна вернуться поздно, – терпеливо пояснил Ахмет. – Я поехал, чтобы встретить ее. Она звонить… – Его ладонь легла на мобильник, подвешенный к поясу. – Сказала, что на тебя опасность, сказала, надо помочь, сказала, где твой дом. Откуда знает? Клянусь Аллахом! Что не известно этой девушке, о том не ведал мудрый Сулейман!

Мое заикание прошло.

– Я объясню. Но сначала решим, что делать с этими…

Ахмет огляделся. Николай дышал, весь отдаваясь этому процессу, Борян, приподнявшись, щупап затылок, шофер сидел в углу, держась за челюсть; на Ахмета он взирал с явным ужасом.

– Сделаю, что скажешь, господин мой Сирадж. Лучше задушить… А ночью я их увезу и закопаю в снег. Где-то… Найду где и все делать сам. Ты не коснешься их своими благородными руками.

– Хрр… – прочистил горло Борян. – Шутишь, друг?

Ахмет шагнул к нему и коротко, страшно ударил в зубы.

– Свинья твой друг, бахлул[46]! И место твой в помойной яме! Прикажут, будешь там!

– Не прикажу. Не хочу их смерти. – Я покачал головой. – Пусть убираются! Ну их… – чуть не сказал «к Аллаху», но вовремя поправился: – К дьяволу! Выметайтесь, да поживей!

Борян вытер ладонью окровавленный рот, поднял Николая, подставил ему плечо.

– Чапай вперед, Серый… Тачку подгони!

– Ключ от наручников, – сказал я.

Он бросил мне ключик на цепочке, потом, покосившись на Ахмета, пробормотал:

– Выходит, не в одной ментовке у тебя кореша… ты, выходит, и с черными дружишь… Мог бы предупредить!

– Вот ты и предупредишь. Альбертика.

– Альбертик еще о себе напомнит!

Дверь закрылась, и мы с Ахметом отправились на кухню. На столе лежали карты; я смел их в помойное ведро, бросил туда же наручники и заварил кофе. Белладонна, с победно задранным хвостом, обошла вокруг стула, на который уселся гость, подумала и прыгнула ему на колени.

– Что от тебя хотели эти псы? – спросил Ахмет, погла живая кошачью спинку.

Я налил ему кофе в кружку отца, себе придвинул мамину.

– Хотели, чтоб я отдал им власть над джинном.

Он с задумчивым видом коснулся шрама на левой щеке.

– Я видел нечто у пожилого хакима, с которым ты дружишь… Я был удивлен… Но джинн ли это? Я спросил госпожу, но она смеяться. Она верит в джабр, но не верит в джиннов! Сказала, джинны давно умерли.

– Все, что подвержено смерти, может и рождаться вновь. По воле Аллаха.

– И властью его! – Ахмет неторопливо провел ладонями по лицу. – Что Аллах приговорит, тому и быть! Но если родился новый джинн и отдан тебе в услужение, то почему он не явиться тебе в помощь?

– Он слишком огромен и не может сделаться меньше. Он так могуч, что если б коснулся пальцем этого дома или дунул на него, стены бы рухнули и погребли всех правых и виноватых. Но он помог мне, почтенный Ахмет, – он послал тебя.

– Меня послала госпожа.

– Твоя прекрасная госпожа не знает, где я живу. Не знает, что мне угрожала опасность. Джинн говорил с тобой ее голосом. Он мастер на такие штуки.

Ахмет отпил глоток, аккуратно поставил кружку на стол и полюбовался ее видом. Казалось, он не слышал моих слов.

– Хороший кофе и налит в достойный сосуд…

– Из этой кружки пил мой отец.

– О! Ты одарил меня высокой честью, мой господин Сирадж! – Сделав паузу, он неожиданно поинтересовался: – Ты находишь мою госпожу прекрасной?

Кровь бросилась мне в лицо.

– Прекраснее я не встречал… Видеть ее – счастье, мечтать о ней – радость!

– Ты говоришь искренне, – промолвил Ахмет, глядя на меня. – И ты утверждаешь, я слушать джинна, не госпожу?

– Да. Ты сказал, она на ученом собрании? – Я посмотрел на часы – было почти восемь. – Так вот, собрание закончилось, она тебя ждет, а не дождавшись, позвонит. Может быть, сейчас. Наверно, рассердится, что ты не приехал… И ей ничего не известно о…

Мобильник Ахмета зажурчал. Он поднес аппаратик к уху, вымолвил что-то напевное, сделал паузу, о чем-то спросил. Щека его стала бледнеть, и шрам выделялся на ней алой полоской. Закончив разговор, Ахмет на секунду прикрыл глаза, потом пробормотал на арабском пару фраз и тут же перевел:

– У нас говорят: глупец не верит в завершенное. Носит песок в пустыню и поливает медом финик… Прости, господин мой Сирадж, что я оскорбил тебя недоверием. Чем искупить мой грех?

– Скажи госпоже… скажи ей… – Горло у меня перехватило, и я почувствовал, как запылали щеки. – В общем, ты знаешь, что сказать.

– Знаю. – Он кивнул и поднялся. – Кофе у тебя хороший, но надо ехать.

– Надеюсь, мы еще встретимся, почтенный Ахмет.

– Если будет на то воля Аллаха.

На пороге он остановился и, не глядя на меня, спросил:

– Ты говоришь, что госпожа моя прекрасна, и ты повелеваешь джинном, таким могучим, что от его дыхания рушатся дома. Почему не велел доставить ее к себе?

Я пожал плечами.

– Наша жизнь не сказка, почтенный Ахмет. В ней и без джиннов хватает насилия.

– Истинно так!

Мы вышли на лестничную площадку. Дверь соседней квартиры отворилась, Катерина бросила взгляд на меня, потом осмотрела Ахмета и облизнулась. Он поклонился ей и начал спускаться по лестнице.

– Что у тебя за шум, Сережа? Кошка рожает?

– Гуляли, – неопределенно ответил я.

– Был повод?

– Целых два: от службы откупился и денег раздобыл.